до заветной поляны, упасть лицом в ландыши, уснуть, увидеть Пала Карои и никогда не проснуться.
– …твою за хвост и об стенку! – рев отца слился с тявканьем Жужи. – Да ни гроба мне, ни могилы, если знаю, что с твоим отродьем!
– Пошли, Магна, – Ката вновь всей тушей повисла на мельничихе, – видишь, нет его тут!
– Если с Ферушем что не так, я тебя и твою девку под землей найду! – Магна вырывалась, на верхней губе блестели капельки пота. Барболка во всю ширь распахнула завизжавшую не хуже мельничихи калитку.
– Здоровьечка всем, а у нас работы немерено. Дядька Ласло, по осени заглядайте, мед будет. Ката, и ты заглядай, а вас, гица вештская, не прошу. Нечего вам тут делать!
2
Гости убрались, следом двинулся отец, за которым увязалась Жужа. И то сказать, дома – хлеб да каша, а в кабаке нет-нет да косточка перепадет. Папаша еще и десяти шагов не сделал, а Барболка ухватила растрепанный помазок и бросилась к треклятой калитке, словно кто-то после сегодняшнего к ним сунется. Петли перестали скрипеть, но девушке этого было мало. Барболка засучила рукава и взялась за приборку. Злость то ли на весь белый свет, то ли на себя, дуру такую, сотворила чудеса, к вечеру дом и двор было не узнать, но пасечница уже не могла остановиться. Девушка побросала в корзинку белье, выгребла из печки золу и побежала на речку. Пересыпала золой рубашки и занавески, сунула в корзине в воду отмокать и заметила, что ночь на пороге.
От разбухшей после недавних дождей речки тянуло холодком и белой водопляской, у берега что-то плеснуло. Наверняка рыбина. Надо поставить пару верш, мяса нет, хоть уха будет. Барболка на всякий случай привязала корзинку с бельем к ивовому кусту и побрела домой, только сейчас поняв, как устала.
Хата встретила темными окнами и тишиной – папаша с Жужей еще не вернулись, совсем сдурели на старости лет. Барболка с сомнением глянула на стоявший черной стеной лес. До «Четырех петухов» путь неблизкий, а обратно в обнимку с распевающим или сквернословящим родителем и того дольше. Да и зачем? Пьяный дорогу везде сыщет, а свалится в лопухи, так ему и надо. Делать ей нечего, старого бугая пасти всем на потеху! Мать хотя бы вещи спасала, а ей и спасать нечего.
Девушка со злостью захлопнула замолчавшую калитку и подперла полешком. Солнце село, небо на западе было ржаво-красным, и по нему неспешно ползли длинные полосатые облака, между которыми высовывал рог умирающий месяц. Смотреть в закат – дурная примета, но Барболка все равно залюбовалась. Чего ей бояться? Хуже не будет, потому что некуда.
– Мяу! – Это еще откуда? Девушка огляделась – никого. Неужто кошка забежала? Если так, она ее оставит. Та хотя бы по кабакам шляться не станет.
– Мяу, – послышалось совсем близко, – мяу, мяу, мя-яяу!
Это не кошка, кошки орут иначе. Человек это. Нашел время дурачиться!
– Мяу!
– Гей, – прикрикнула Барболка, – не дури, ты не кошка.
– Мяу-мяу! – Мяуканье перешло в хихиканье, сзади раздалось какое-то шуршанье. Барболка обернулась – пусто.
– Мяу! – теперь справа. – Мя-яу!
Охотнички вечные, где ж оно? Тут и впрямь только кошке спрятаться.
– Мяу! Дай молока!
– Да где ты, ни дна тебе, ни покрышки!
– Мяу! Хи-хи… Молока хочу!
– Нет у меня молока, выходи!
– Мяу! – Барболкина коса за что-то зацепилась… За щербатую доску! Девушка кое-как высвободила угодившую в трещину прядку, и тут ее дернуло за юбку. Раздался тоненький смех. Словно колокольчики зазвенели.
– Мяу! – Кто-то легонько шлепнул по плечу.
– Мяу! – Со стола упала и разбилась кринка. Старая, старше Барболки, пустая, с облупившимся рисунком. Мать в ней ставила на стол молоко, тогда у них еще были козы.
– Собери черепки, Барболка, – сказала мамка, – негоже дом запускать. Что ж вы тут без меня все прахом пустили, словно и не люди.
Мать давно умерла, но девушка послушно бросилась собирать осколки. Сгребла в кучку, взяла веник и вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Из-за разбитой крынки, пропавшей Жужи, горьких материнских слов, подлой Магны, пьяного отца и… из-за седого гици, который и думать забыл о пасечнице, а зачем-то снится.
– Ты чего? – Теперь тоненький голосок казался знакомым. – Глупая! Плакать плохо.
Теплые пальчики сжались на запястьях, отдирая ладони от лица.
– Не надо плакать, – светлые глазища, взлохмаченные кудри, только в волосах на этот раз не ландыши, а цветы рябины, – надо петь. Всегда петь…
– Это ты мяукала? – зачем-то спросила Барболка. – Ты зачем пришла?
– Я забыла, – надула губки девочка, – ты меня рассмешила, и я забыла.
– Ты хочешь здесь жить? – Почему она голенькая? Только волосы до земли.
– Ты глупая, – малявка погрозила Барболке пальчиком, – жить здесь нельзя. Совсем нельзя… Я вспомнила! Пойдем.
– Куда?
– Где их нет, – гостья глянула на поднявшуюся над домом луну, – за живую воду, к живому огню… Идем, а то поздно будет.
Это сон или нет? Гаснущий закат, голышка с эсперой, мамин голос, разбитая крынка. Если сон, может, за ним придет другой сон. Про гици.
– Идем, – торопила девчонка, – не бери ничего, здесь все умерло.
– Как это? – Уйти из родного дома страшно. Даже если знаешь, что это сон. Даже если собиралась уйти наяву – вот так, сразу…
– Ты живая, – гостья склонила головку к правому плечу, – ты поёшь, не трогай мертвое. Брось…
Мертвое? И в самом деле… Пчел вечером не было, даже муравьи с комарами куда-то подевались. И все-таки уходить с голым ведьменышем на ночь глядя…
– Сейчас отец придет, – зачем-то сказала Барболка, – его кормить надо.
– «Накормлю его телом розовым, – вдруг запела девчонка, – напою его кровью алою, кровью алою, горячею».
– Замолчи! – прикрикнула Барболка. – Это гадкая песня.
– Песня? – Голышка ухватилась за калитку и принялась на ней раскачиваться. – Песни поют, мясо едят, от беды бегут. Беги, Барболка, беги!
Шустрая тень отделилась от леса и покатилась вперед.
– Жужа! – крикнула Барболка, первый раз обрадовавшаяся возвращению родителя. – Жужика!
Собака проскочила сквозь забор – сколько ж в нем дыр! – и молча бросилась к хозяйке. Хвост зажат между ног, глаза закрыты. Сбесилась?! Барболка завизжала и помчалась к дому. Жужа молча потрусила следом. Она не лаяла, не рычала, но от этого было только страшнее. Девушка влетела в сенцы, дрожащей рукой закрыла дверь и вспомнила о девчонке на дворе. Кем бы малая ни была, оставлять ее с взбесившейся Жужей не по-людски.
Барболка схватила кочергу и толкнула дверь, за ней не было никого – ни собаки, ни длинноволосой ведьмочки. Только рогатая луна и пляшущие тени.
3
Может, это и было сном, но не тем, который она ждала. Совсем не тем. Барболка стояла на пороге, не зная, что делать. Вернуться в дом было так же страшно, как выйти на двор. Девушку
