том и не помышляй, – возразил кавалер без обычной твердости. – Солдат, бери моего племянника с собой помощником, пусть учится торговать. За это лодки мои используй без всякой платы.
– Что ж, мне помощник будет кстати. Беру, конечно, – сразу согласился солдат. Глупо ему было бы не взять к себе в помощь племянника господина.
Волков достал два талера и протянул юноше.
– Это тебе на содержание. – Он положил в руку парню одну монету. – А это тебе на дело. Иди, смотри, что можно купить дешево там и продать дорого тут. И наоборот. И запомни: в деле купеческом главное – это знание. – Положив вторую монету, он помолчал и добавил: – Это во всех делах главное. Слушай, смотри, считай, запоминай. Знай цены.
– Да, дядя, – отвечал без всякой радости Бруно, зажимая деньги в руке. – Как пожелаете.
– Так и пожелаю, ступайте.
Оба они ушли на двор договариваться, и тут же пришла сестра. Уже все знает, глаза мокрые, стоит, с упреком смотрит на брата.
– Хватит! – Волков махнул на нее рукой. – Не на войну уходит, а в дело торговое.
Она только покивала. Вроде как понимала.
А он вспомнил себя. Сам был только немногим старше, когда ушел в солдаты. И денег ему никто не дал, и компаньона у него не было. Ничего, выжил.
– Успокойтесь, сестра, успокойтесь, – говорил он, – даст Бог, все у него получится.
Она согласно кивала, понимала, что так хорошо для мальчика будет, и пошла на двор поговорить с сыном.
Волков же встал глянуть, где Максимилиан и Увалень пропадают. А они на дворе, там же все офицеры собрались, даже Карл Брюнхвальд в телеге приехал – ни ходить пока еще не мог, ни на коне ездить, одна рука еще досками стянута оставалась. А за воротами двора солдаты толпились. Улица людьми забита. Кажется, все пришли. И тут кавалер вспомнил, что сегодня день расчета. День дележа добычи. Пришли за деньгами.
Он стоял почти на пороге, когда мимо него бочком протискивалась госпожа Ланге, неся завязанные в комок простыни. И она тихо сказала слова, от которых Волков вдруг ожил сразу:
– Госпожа Эшбахт не обременена.
Сказала и пошла к сараям. А ему потребовалось время, чтобы понять смысл этих слов.
Глава 41
Гора с плеч. По-другому и не скажешь. И причем самая большая гора. Самая тяжкая, та, что пригибала до самой земли. И вот нет ее.
Не обременена! Чисто чрево ее. Значит, для Сыча дела нет. И слава богу, что без него все обошлось. Сыч – человек безжалостный, он легко придушил бы новорожденного младенца, роди госпожа Эшбахт мальчика. Придушил и опять в колыбель положил, словно само чадо померло. А сам спать бы пошел спокойно, заглянув перед этим к Марии на кухню поесть чего-нибудь. Однако отдавать приказ о душегубстве, о детоубийстве пришлось бы ему, Волкову. А ему страсть как не хотелось такие приказы отдавать. Он за свою жизнь и так людей поубивал в избытке. Но детей среди них не было.
– Хорошо, – тихо сказал кавалер и глянул вслед уходящей рыжей красавице. – Спасибо, госпожа Ланге. За весть добрую будете вознаграждены.
Брат Семион словно с ума сошел: на дом свой все деньги потратил, что у епископа на костел выпросил. Из двух тысяч двухсот отличных серебряных монет чеканки земли Ребенрее уже ушло тысяча семьсот, и опять пришел брать деньги.
– Куда же ты их деваешь? – спрашивал Волков, думая: а не прячет ли монах часть их для себя.
– Закажу изразцы для печей. Мастер приехал, готов по божеской цене мне все печи обложить изразцами.
– Уж не князем ли Матери Церкви ты себя возомнил? – усмехался Волков. Но деньги давал.
– Так всю жизнь жил в святой простоте, хочется радости для глаз и сердца, – смиренно отвечал монах, забирая деньги цепкой рукой.
Ничего, пусть строит, пусть старается. Волков не жалел денег епископа. Лишь бы горцы результаты всех этих стараний не спалили. Он опять усмехался и спрашивал:
– А на что ты будешь костел возводить? Скажи-ка мне, святой человек.
– Да уж коли Бог не оставит, так сыщу на что, – отвечал монах, пряча серебро под сутану.
Волков понимающе покивал, настроение после доброй вести у него было хорошее:
– Ну-ну, только не забывай, монах, что на приход в Эшбахт тебя епископ назначил по моей просьбе, ты уж меня не подведи, друг сердечный.
– Не подведу, господин, не подведу, – все так же беззаботно говорил брат Семион, спускаясь по лестнице на первый этаж. – Денно и нощно молю Бога, чтобы разрешил вопрос с костелом.
Волков сундук закрыл и последовал за монахом. А там, внизу, за столом, все женщины его: госпожа Эшбахт, ликом сумрачна, сидит; сестра Тереза ходит тихо, словно мышка; госпожа Ланге украдкой косится на кавалера. И племянницы тут же. Все занимаются рукоделием. Вышивают. Мария и две бабы дворовые готовят обед. На дворе офицеры и старшины солдатские считают серебро. К ним кавалер идти не захотел: народу слишком много, суета. Свое серебро он уже получил.
Садясь к столу на свое место, он жену свою ласково за руку тронул. Элеонора взглянула на него недобрым взглядом, в глазах нелюбовь. А он ей улыбнулся в ответ.
Зато младшая племянница всегда кавалеру рада. Бросила рукоделие свое, хоть и мать ее окликнула, не послушалась, пошла к дяде на колени. Стала рассказывать ему, что теленок бодал ворота. Дядя кивал, а сам поглядывал на госпожу Ланге украдкой, и та, ловя его взгляд, краснела и глаза опускала к шитью.
– Мария, ну скоро там у тебя обед? – крикнул он.
– Свинину уже ставлю жариться, – отвечала служанка.
– Ты не забыла? Сегодня господа офицеры будут!
– Да разве про них забудешь, они со своими солдатами тут уже с утра, – отвечала за служанку госпожа Эшбахт. – На двор не выйти.
Опять она была недовольна. Но Волкова это мало волновало. Главное – чтобы обед побыстрее подавали.
Первый раз Волков увидал, что Максимилиан выпил много вина. Он сидел в конце стола с Увальнем до самого вечера. И пил почти наравне с офицерами. Наверное, от радости. Максимилиан Брюнхвальд и Александр Гроссшвулле получили свои доли за рейд в Милликон. И если Гроссшвулле получил долю сержантскую, то Максимилиану досталась доля прапорщика, двести сорок монет, деньги для юноши немыслимые. Они оба все тосты за офицерами поднимали. И к ночи были совсем навеселе.
Жене кавалера все эти офицерские пирушки сразу не полюбились.
Сестра кавалера, Тереза, сидела чуть покраснев. Жена Карла Брюнхвальда тоже довольна была. Госпожа Ланге раскраснелась и цвела. Пила и смеялась вместе со всеми.
