Тассилон немного разбирал буквы. Они с гирканкой остановили коней, чтобы попытаться выяснить имена казненных, но этого не потребовалось: стражник с замотанным тряпкой лицом, охранявший отрубленные головы, глухо, как из бочки, заговорил с путниками:
— Хотите узнать, кого это здесь выставили, точно алмазы на продажу?
— Да, — отозвался Тассилон.
— Ватар… был начальником каллиграфической школы и шпионом… Арифин, называвший себя Светлейшим… обвиняется в убийстве принца Хейто и подготовке покушения на жизнь государя… Церинген… соучастник преступления Арифина…
— Бедный, — смеясь, молвила Элленхарда, — сперва ему отрезали одну часть тела, а затем — другую. Трудная судьба.
— Вы его знали? — удивился стражник и закашлялся под своим покрывалом. — Как вы можете тут стоять! Воняет же…
— Да, — сказал Тассилон кратко. А Элленхарда добавила:
— Как раз мы и отрезали бедняге то, чем он думал прежде, чем лишиться головы.
Озадачив стражника этим высказыванием, гирканка с гиканьем и визгом влетела в раскрытые городские ворота, предоставив своему спутнику уплачивать пошлину за двоих.
Если не считать отрубленных голов, никаких особенных перемен в Хоарезме не наблюдалось. По-прежнему бойко велась торговля в бесчисленных лавочках, у колодцев в тени навесов собирались женщины, чтобы посудачить, босоногие, едва прикрытые одеждой ребятишки бегали по улицам и лазали в сады. Детей в Хоарезме традиционно одевали очень плохо. Это делалось по двум соображением: во-первых, возможные похитители не сумеют угадать, какой ребенок из богатой семьи, а какой — из бедной; а во-вторых, дети до определенного возраста так портят и пачкают одежду, что лучше не тратить понапрасну деньги на наряды, судьба которых в любом случае будет очень печальна.
Знакомые ворота, выкрашенные синим с серебряными звездами, были заперты, но из сада слышались голоса. Тассилон решительно постучал. Элленхарда неподвижно сидела в седле, и лошадь под ней тоже застыла, как изваяние. А Тассилон спешился. Он вдруг ощутил странное волнение.
Дом сводного брата был местом, где Тассилону всегда будут рады. Тассилон просто не мог поверить в такое. Вдруг он обманывается, и его сейчас вежливо выставят вон хорошо обученные слуги с равнодушными глазами?
Тем не менее он ждал.
Ворота распахнул сам Эйке.
— Я тут подумал, Конан… — начал было он, явно ожидая увидеть за воротами кого-то другого. Кого-то, кто должен был прийти в этот час.
Заметив незнакомцев с лошадьми, Эйке заморгал на ярком свету. В первые мгновения он видел только белые покрывала на головах и конские гривы, пронизанные лучами полуденного солнца. Затем лицо Эйке расцвело в улыбке:
— Тассилон! Не может быть! И Элленхарда!
— Почему же не может быть? — вопросила Элленхарда, не покидая седла.
— Ох! Входите, входите же!.. — заговорил Эйке. — Скорее входите в дом!
Переглянувшись, странники последовали приглашению. Эйке суетился, кричал на слуг, требовал всего сразу — и питья для гостей, и угощения, и ванны, и благовонных масел, и новых одежд.
Когда Элленхарда удалилась, чтобы примерить какие-то шелковые наряды, которыми трясла перед ее лицом прислужница, Эйке схватил своего брата за руки.
— Ты действительно рад меня видеть? — спросил Тассилон. — Сдается мне, я вверг тебя в неприятности.
Все уже позади, — сказал Эйке. — Видел отрубленные головы?
— Их увидел бы даже слепой, столько там мух. Не говоря уж о запахе.
Эйке дернул углом рта.
— Не будем об этом. Я отправляю сейчас большой караван в Кхитай.
— Хочешь нанять меня в охранники? Эйке всплеснул руками:
— И в мыслях не было! Нет, оставайся у меня, сколько захочешь. Я никуда тебя не отпущу, если только ты не будешь настаивать. А твоя подруга… она… как?
— Понятия не имею, — вздохнул Тассилон. — У нее в голове сразу четыре ветра, как и подобает гирканке.
— Ясно, — сказал Эйке.
Разговор братьев был прерван появлением киммерийца, который занимался последними приготовлениями к отправке каравана. Конан вошел, явно намереваясь сообщить хозяину какие-то последние новости о закупках оружия и продовольствия, но замер, увидев сводного брата Эйке.
Тассилон медленно поднялся и тоже застыл, когда ледяные синие глаза киммерийца остановились на его темном лице. Мгновение спустя оба разом вскрикнули:
— Ты!..
Затем Конан прикусил губу. Этот человек, стремительно пронеслось в голове у киммерийца, явно дорог хозяину дома, так что избить его прямо здесь — не получится. А Тассилон явно смутился и опустил голову.
Эйке решительно встал между ними.
— Прекратите! — сказал он. — Я знать не желаю, что у вас произошло и при каких обстоятельствах, но немедленно прекратите!
— А мы и не начинали, — пробурчал Конан, взглядом обещая Тассилону скорую встречу.
Но Тассилон ответил иначе:
— Я прошу у тебя прощения, киммериец.
Неожиданно Конан расхохотался.
— Да ладно! — сказал он, махнув рукой. — В конце концов, я и сам бы на твоем месте сделал то же самое. Ты довольно плохо выглядел, когда мы встречались…
— Зато ты так и лоснился, ленивая жирная скотина! — фыркнул Тассилон.
— Я — жирная скотина? — возмутился варвар.
— Хватит! — рявкнул Эйке.
Оба посмотрели на хозяина дома с удивлением. Ни один явно не ожидал от Эйке такой решительности.
Вбежала служанка со сладостями на подносе. День был жаркий, сладости залепляли губы и впивались в зубы, не позволяя спорить и кусаться, и в конце концов и Конан, и чернокожий сводный брат Эйке — оба размякли, и давний эпизод их неудачной встречи смазался в памяти, превратившись в глупое, быстротечное сновидение, которое давным-давно развеялось…
* * *
Караван вышел из Хоарезма на рассвете пятого дня, считая от возвращения Тассилона. Эйке провожал его до городских ворот. Вышел проститься и Инаэро. А вот Аксум и не подумала подняться с постели: хозяйка каллиграфической мастерской считала свой отдых чем-то гораздо более важным, нежели проводы какого-то там каравана.
