железную дверь, то немедленно толкнул ее, пытаясь спрятаться от назойливого голоса в моей несчастной голове. Она поддалась… Это был трактир «У Голема», в предместьях Берлина. И был 1945-го года, апрель. В роли голема выступал Карл, в роли единственного посетителя ваш покорный слуга. В штатском. В штатском, но с такими железными документами, что позавидует любой военный.
Пьем пиво у стойки, а Карл свободной от кружки рукой все трет и трет полировку. Наверное, хочет протереть в ней дыру, и зная его тевтонское упорство, думаю, сумеет достигнуть желаемого.
– Отчего же все-таки нескладно все так? – задаю неопределенный вопрос с претензией на легкую ироничную философию.
Карл сопит и все трет полировку.
– Да, – хочется общения вслух, но спровоцировать этого молчуна на задушевную беседу, задача для избранных, – Наверное, не буду тебе сегодня платить…
Еще один круг и тряпка наконец-то останавливается. Голова Карла вопросительно поворачивается в мою сторону – это молчун задает свой вопрос:
«Что на этот раз?»
Ну, хотя бы так.
– Русские на подходе, они несут с собой коммунизм, а при коммунизме деньги будут не нужны. По крайней мере, так утверждает их пропаганда.
«Я слышу эту шутку уже две недели». Сокрушенно ворочает головой молчаливый бармен, не произнося при этом ни единого слова. А что? Так мы и общаемся. А еще он посмотрел на меня с таким видом, что и следующая фраза стала мне сразу понятна:
«Придумай, что-нибудь новенькое».
Теперь киваю я, типа понял. Делаю хороший глоток и говорю:
– Все философы – немцы.
В ответ удивленный домик из бровей:
«Немцы?»
– Ну, арийцы, арии. Скажу, как ты любишь.
Довольный кивок и тряпка плавно пошла на новый круг. Продолжаем беседу.
– Истинная философия заключается в том, что ничего не имеет никакого смысла, а точнее все не имеет никакого смысла.
Допиваю пиво, протягиваю кружку за новой порцией. Карл кладет тряпку, открывает кран и медленно наполняет мою кружку темным пенистым напитком. Пены при этом получается немного, ровно столько сколько я люблю.
– Благодарю, – легкий кивок в ответ и бармен наполняет собственную кружку, после чего значительно тычет в бочку пальцем и грозит им куда-то на восток.
– Согласен, – комментирую вслух,– им эта бочка не достанется.
Многозначительное подмигивание, традиционное кружечное приветствие, пара хороших глотков и беседа продолжается. На работу мне сегодня не идти.
– Смысл жизни, настолько простая штука, что после третьей кружки твоего удивительного пива, я чувствую, что постигаю его во всем, так сказать, глубине и величии.
Ироничный взгляд из-под рыжих кустистых бровей. Еще один хороший глоток. Через миг на стойке появляется тарелка с неимоверно вкусно пахнущими колбасками. Это за глубину и величие, несомненно.
– И еще… Когда нам не хватает смысла, мы приходим в трактир. Его тут предостаточно.
Карл улыбается, Карл доволен. Такая вот нехитрая немецкая философия.
Желая развить успех, я продолжил, но то ли напиток уже стал оказывать на меня свое действие, то ли, что-то еще, хотя врядли, какое там еще «что-то»? Короче, я понес полную чушь:
– И самое смешное, мой любезный Карл, во всем этом,– я многозначительно обвел рукой помещение,– есть четкая, наполненная аксиомами система. И даже, я бы сказал, система в системе. Вот так!
Истина, находящаяся на дне бутылки, там и остается. Во как. И чтобы понять ее, чтобы, хотя бы краешек увидеть, мы начинаем пить новую бутылку. И когда уже все, уже почти вот-вот… У меня кончаются деньги, и истина в очередной раз ускользает от нас, осенив… Ммм… Я хотел сказать…
– Мимолетно… – подсказал Карл, как всегда верно ухватив суть. Молодец. Истинный арий. Люблю этого человека. Он сует мне сдачу, машинально беру блестящую монетку и сую в нагрудный карман. Киваю и говорю:
– Да!
Потом я обнаруживаю себя сидящим на рельсах. Только туннель тут был уже другой, квадратный, я перенесся на Красноармейскую линию. Перегон Буденного – Осовиахим. Чудеса продолжаются. Мне становится смешно, надо же так быстро набрался.
Впереди на банкетке стоит плаха и рядом с ней мускулистый мужчина в бордовом костюме и такой же полумаске. Он обведен черным фломастером, и я приветливо машу ему рукой.
«Привет, белка!»
– Меч или топор? – спрашивает он устало.
– Топор! – крикнул я почему-то.
– Держи! – он протягивает мне тяжелый инструмент, а свободной рукой вынимает из-за спины клинок и добавляет, – Тогда меч мне…
Я хватаюсь за обух обеими руками и пытяюсь увернуться от рассекающей воздух полоски стали. И тут зазвенело. Меч ударил о щит. И тяжелая рука оттолкнула меня в сторону.
Рыцарь в белом, видавшем виды плаще с нашитым на него крестом, с непокрытой головой и лицом, украшенным давними шрамами усмехнулся мне и ободряюще сказал:
– Если получится, запомни. Я принял крест, и меня зовут Гарольд! Вот возьми свою монетку, ты обронил…
Он опирался на два громадных меча. Их называли двуручными и насвистывал что-то… Или он просто сказал: «Гарольд»» А остальное мне померещилось? Я машинально сунул в карман блестящую монетку. Палач ударил снова и рыцарь парировал легко переставив один из мечей чуть в сторону, а потом засмеялся, выдернул из земли второй меч и нанес удар, обведенный палач, чертыхаясь отпрыгнул назад, Гарольд снова воткнул двуручник в землю, легко словно тростинку выдернул из земли первый меч и раскрутил его над головой, а я восторгаясь этой удивительной техникой, поспешил обогнуть место несостоявшейся казни и двинулся дальше.
«Двигаться дальше, я еще помню это место, когда здесь не было людно…»
На стенах тоннеля зацвели цветы абрикоса…
Дальше. Правая рука, сжимающая топор постепенно наливается огнем. Бросаю его на рельсы и слышу как металл звенит о металл. Лезу за пазуху и вынимаю нож, он светился в темноте и немного покалывает кожу.
«Интересно, чего боятся китайцы?» – пришла в голову интересная мысль.
«Японцев», – ответил молодой генерал в белом мундире и лукаво улыбнулся глазами. В воздух поднялись камикадзе, сыновья микадо отправились в свой бессмертный полет. Самураи спустились со склонов и обнажив кривые мечи ушли навстречу славе. Несчастные солдаты последнего набора 1916 года примкнули штыки к незаряженным винтовкам и утопали следом, смешно волоча кривоватые ноги в тяжелых английских ботинках.
«Минут пять у меня есть», – грустно подумал я и увидел наконец Великую Армию, разворачивающуюся у подножья холмов.
Пространство расширилось и заблестело серебряной мишурой. Слово с неба, неба? Пошел вдруг блестящий праздничный дождь. Но это был не дождь. Мишура разрезала людей на части и тела исчезали, дымясь и плавясь в этом апокалипсическом кошмаре. Потом белый дым заполнил все, и холмы исчезли. Какое-то время я шел в полной темноте, с трудом нащупывая ногами шпалы, пока снова вдали не послышался знакомый перестук колесниц.
Четвертый день двигались мы к Аскалону. Противник особенно нам не досаждал. Изредка летучие отряды мамелюков появлялись со стороны солнца и сделав несколько выстрелов так же быстро исчезали.
Наконец вдали появились городские башни. Город был
