эмпатия, чтобы понять, как она ко мне относится, но дело в том, что я не ощутила ни единой её эмоции. Возможно, Раймон был прав: я не сопереживаю людям. Может быть, на меня влияют только чувства эльфов, поэтому здание школы с его толстыми стенами, классами и подростками, переживающими из-за какой-нибудь серёжки, новой стрижки или вопросов учителя, на которые они не знали ответов, стало для меня закрытым убежищем. Если мне удастся избегать Диану, школа станет моим безопасным пространством. Я возвращаюсь в класс, убеждённая в этом, пока голос Джона не пробивается в моё сознание и не вырывает меня из этого картонного рая.
Я не сразу понимаю, что он говорит не со мной. Я просто слышу обрывки чужого гнева, который просачивается в меня помимо моей воли. Я не осознаю, что происходит, пока кто-то не просит у меня ручку, и я вдруг огрызаюсь в ответ. Я боюсь, что эмпатия снова заблокирует меня, поэтому прячусь за блокнотом, в котором рисую геометрические фигуры, чтобы занять себя, пока жду звонка. Я не хочу знать, что не так с Джоном или кто его злит. Не хочу, чтобы его гнев затопил меня, но я не могу избавиться от плохого настроения, даже когда занятия заканчиваются.
Я торопливо собираюсь и сама не знаю почему следую за Джоном по коридорам на выход. Моё настроение становится ещё хуже, может быть, потому что это его, а не мои переживания. И всё же я не могу не следовать за ним, как побитый щенок следует за тем, кто его бьёт. Красивый мальчик с коротким именем ждёт его по другую сторону забора. А всего в нескольких метрах от него стоит Эвия. Она ждёт меня. Парни уходят, но гнев не рассеивается. Боюсь, теперь это моё собственное чувство.
Я солгала Эвии, сказала, что помогу ей, потому что не знала, как избавиться от боли, которая пронзала меня. Но на самом деле я ничего не могу сделать ни для неё, ни для её ребенка. Я весь день боялась встречи с ней, и вот наконец она меня нашла.
В своей шерстяной шапочке Эвия выглядит хрупкой, как мыльный пузырь. Она, должно быть, примерно моего возраста. По крайней мере, так она выглядит, хотя с эльфами никогда не скажешь точно. Её кожа настолько бледна, что это пугает, а контраст с чёрными глазами и волосами придает ей призрачный вид. Одна мысль об этом заставляет меня содрогнуться, и хотя я стараюсь выкинуть эту идею из головы, она поселилась где-то, куда у меня сейчас нет доступа.
– Мы не можем больше ждать, – она прижимает руки к животу, как бы защищая существо внутри себя. – Через несколько недель ребёнок родится.
Я не знаю, как объяснить ей, что я не могу помочь, что сердцебиение ребёнка настолько сильное, что это почти чудо, что она ещё жива. И мне не нужно ей этого говорить, судя по выражению её лица, она слышала все мои доводы.
– Ты сказала, что поможешь мне.
– Я солгала тебе, – говорю я ей, – я ничего не могу сделать.
Она замирает на секунду, смотрит на меня с недоверием, будто я сказала, что снег вокруг нас на самом деле из сахара.
– Ты целитель. Арисия рассказала мне о твоём дедушке.
– Спасти моего дедушку не означало позволить умереть кому-то другому.
Эвия не отвечает мне, и я так боюсь почувствовать то, что чувствует она, что продолжаю разговаривать с ней.
– Эвия, послушай меня, я ничего не знаю о вас, о том, как работают ваши тела. Сердце этого ребёнка бьётся ужасно быстро. Просто чудо, что ты ещё стоишь на ногах. Я даже не знаю, смогу ли я справиться с ним в одиночку.
Её печаль начинает тяготить меня, словно я проглотила камень размером с мой живот, но это более терпимо, чем вчера, потому что она грустит из-за меня, из-за того, что я сказала ей. Я сейчас не вижу образов ребёнка и не знаю, согласилась ли со мной Эвия или просто не хочет мне верить.
– Твой отец говорит, что ты…
– Мой отец, – перебиваю я, – ничего обо мне не знает. Он бросил меня восемь лет назад!
Какие-то мальчики, проходящие мимо нас, оборачиваются, потому что я, должно быть, слишком повысила голос. Сильнее, чем это разумно, когда речь идёт об эльфах и людях, о том, чтобы спасти кого-то или дать умереть.
Эвия поворачивается и уходит. Она идёт на несколько шагов впереди меня и не оборачивается, когда я зову её. Я пытаюсь пообщаться с ней мысленно, как-то успокоить её, но не могу найти дверь, чтобы войти в её разум. Мне было трудно научиться этому, но эльфы должно быть рождаются со способностью выбирать, кто и когда может с ними говорить. В конце концов, я всего лишь человек с небольшой примесью эльфийской крови. Я следую за ней по улицам. Она не ускоряет темп и не пытается от меня оторваться. Но она ни разу не обернулась, чтобы посмотреть, здесь ли я ещё. Мы подходим к лесу, и мне трудно подавить желание крикнуть ей, чтобы она не уходила, что я сделаю всё, что угодно. Я не хочу, чтобы она доверяла жизнь своего ребёнка целителю, и мне не хватает смелости попросить её довериться мне. Когда я вижу дерево с туннелем, я ускоряю шаг и кричу ей, чтобы она подождала меня.
– Послушай меня, пожалуйста!!! Ты знаешь историю моей матери, почему бы тебе не обратиться к человеческому врачу, настоящему?
Она поворачивается.
Я слышу биение её сердца, сердца ребёнка, своего. Три разных ритма эхом отдаются в моей голове, как грохот этнических барабанов. Густой туман, такой же, как тот, что я видела в Раймоне, мешает мне вложить слова в её сознание.
– Почему я?
– Потому что ты необычная.
Земля притягивает меня, засасывает и грозит поглотить. Я чувствую печаль и страх Эвии. Или смесь того и другого. У меня так кружится голова, что я с трудом стою на ногах. Я закрываю глаза и медленно дышу, пытаясь отгородиться от её чувств, но нет таких стен, которые могли бы изолировать их, потому что я не вижу и не слышу их, я могу только чувствовать. Дыши, Зойла, дыши, это всего лишь эмоции. Я концентрируюсь на определении каждой из них, потому что не знаю, как удержаться на поверхности.
Я открываю глаза и смотрю на Эвию. Я не могу сражаться с противником, которого не вижу, я должна сделать его осязаемым. Больно, так больно, что трудно думать, пока я пытаюсь определить каждую из переполняющих меня эмоций. И вдруг я их вижу. Они выходят из тела Эвии и тянутся ко мне, словно масса голодных щупалец. Я должна разделить их. Я представляю их в виде облака, густого тумана, который просачивается повсюду, и придаю каждой эмоции свой цвет. Я зову их, я бросаю им вызов и теперь позволяю им выйти из Эвии и добраться до меня. Туман распадается на цветные облака: синий страх, серая печаль. Я позволяю им охватить меня.
«Тебе просто кажется, что ты не можешь дышать, – говорю я себе, – это приступ паники».
Цвета усиливаются, окружают меня, ласкают меня, но теперь Эвия спокойна. Все цвета, кроме красного, перешли ко мне. Она любит этого ребенка так сильно, что готова умереть за него, она погибнет, если погибнет он, и это чувство, от которого она не хочет отказываться. Синий цвет страха и серый цвет печали менее интенсивны, они такие же блёклые, как и всё, что чувствуют эльфы, но как только её страх и печаль уходят ко мне, любовь становится такой яркой, что больно глазам. Это настолько совершенный образ, что я благодарю за эмпатию, которая позволяет мне видеть его. Я медленно дую, и облака, окружившие меня, неторопливо возвращаются к ней. Серый смешивается с красным, а синий замирает на полпути, как будто вовсе не желает покидать меня. Эвия больше не боится, потому что каким-то непостижимым для меня образом я отняла её страх. Очень тонкое зелёное облако присоединяется к остальным и движется за ними, преследует их, окружает их. Это нить надежды.
Я могла бы стоять так вечно, наслаждаясь образами, которых никогда не видел ни один человек. Может быть, даже ни один эльф. По крайней мере, никто из живущих сейчас. Цвета танцуют, сходятся и расходятся. Я нахожусь внутри гигантского калейдоскопа, такого же большого, как поляна, как весь лес. Как весь
