Я припарковался возле большого супермаркета, почти в центре и больше часа сидел, глядя в окно машины. Смотрел на прохожих, витрины, дома, курил. Что-то было в этом: сидеть и смотреть на мир просто людей, которые никогда не видели, как твой товарищ ползёт по траве, а за ним волочатся его ноги, сцепленные с культяшками лишь тоненькой ниточкой жил. Люди, у которых нет в подвале ключа к тысячам миров и тысячам возможностей. Люди, у которых очень простая размеренная жизнь. Люди, которых не ждёт дома брат-дебил, отпускающие идиотские шутки с человекоподобными макаками…, а ещё блин полковник, командир спец отряда…
В общем, я сидел, смотрел, думал. Иногда вспоминал о своей такой же вот простой жизни. Она у меня была, когда-то. В то время, когда я работал на Коня, она тоже была такой, но лишь внешне. После армии я перестал быть одним из всех. Солдат может вернуться к размеренной гражданской жизни, но воин — никогда. А если попытается, будет как и я, каждый день тосковать, вкушать от горького пирога печали. Однажды он устанет от этого и попытается забыть, почему его снедает печаль. У кого-то получится, он забудет. Только вот тоска никуда не исчезнет. Воин по-прежнему будет страдать, просто перестанет понимать почему. Должен признать, тому, кто сумел забыть причины своих душевных мук, совсем немного, но всё же легче чем тому, кто помнит себя прежнего, помнит, кем он был и что оставил за спиной, променяв это на обычную простую жизнь. Нет, работая у Коня, я уже не был одним из всех. Скорее раненным боевым псом на привязи. На бои не выпустишь, вся эта грызня и кровь вроде позади и кормят вкусно и повязки часто меняют, а он сидит в своей будке и чувствует, что могут ведь обратно и не вернуть. Так и оставят на цепи. А ведь он больше ничего не умеет, только сражаться. Поначалу он полон счастья, он всем доволен — больше нет боли, ничьи зубы не разорвут твоё покрытое шрамами тело, но…
С каждым днём цепь становится всё тяжелее. Раны давно зажили, а про тебя никто уже не помнит. Будка становится почти родной, она будто врастает в тебя. Крепкие как сталь мышцы становятся мягче, на боках появляется жирок и твой тёплый уютный уголок, превращается в тюрьму, из которой нет выхода. Ведь ты всё ещё помнишь, каким ты был. Свирепая сила в твоей крови, но время идёт, сила тает, свирепость вытесняется тоской. Легче, если ты не понимаешь, что именно происходит с тобой. Если не понимаешь, просто констатируешь факт. Смиряешься…
Я был просто ещё одним парнем из сотен и тысяч самых обыкновенных людей, до армии, до того как одел солдатские сапоги. Вот когда моя жизнь была простой и понятной. Дальше всё только усложнялось из-за груза пережитого, из-за воспоминаний. Они, словно спичка поднесённая к разлитому на полу маслу, зажгли этот огонь в моей душе. И чем больше было новых событий, новых происшествий, добавлявших всё новые порции масла, тем ярче горел огонь. Да, душа воина, это огонь, горящий непрерывно и жарко. Если не подливать в него масла, он начнёт затухать, оставляя после себя лишь обугленный пол и воспоминания о том яростном, прекрасном в своей силе, огне, что бушевал на нём совсем недавно.
Вот так. Я мог смотреть на них, но уже никогда не смог бы влиться в их толпу. Я ведь однажды пытался — когда искал простую гражданскую работу. Общество не принимает таких. Волки ему нужны на периферии, подальше на границе и без права на возвращение. Впрочем…, пожалуй, тут я не совсем прав. Во времена колониальных войн, корпорации очень активно использовали тех солдат, что не смогли устроиться в обществе. Хм…, может, я и вовсе не прав, но одно я знаю точно — я не похож на большинство тех солдат, что вернулись домой. Я не вижу кошмаров, я крайне редко сожалею о своих поступках, я никогда не мучаюсь чувством вины, за тех, кого лишил жизни и я жажду власти. Вот так. Но во всём остальном — я таки пуфыстик. Определённо. Я хороший. Просто очень по-своему.
Примерно такие мысли витали в моей голове в тот момент. Ну, может не совсем такие. Всё-таки, столетия прошли, я могу быть и не совсем точен в таких деталях.
На той стороне пустующей дороги, начало происходить кое-что интересное. К витрине подошёл самый настоящий бомж. Грязный, лохматый, одетый во что попало, вроде бы молодой. Что-то в нём показалось мне знакомым. Я закурил и стал смотреть в основном только на него. Парень прилепился к витрине со съестным. Загипнотизированный видом выложенного на ней изобилия, парень стоял неподвижно, не обращая внимания на косые взгляды прохожих в свою сторону. Он вообще, вёл себя, будто кроме него на этой планете больше никого нет. Стоит, смотрит, и плевать ему на всё движение. Так продолжалось минут десять, пока в редком потоке прохожих не объявился мужчина в характерной роду его занятий, форме. Патрульный мусор…, полицейский, если говорить официальным языком. По народному, оно проще как-то…, чёрная свободная форма, узкая фуражка с продольными серебристыми цепочками. Знаки отличия на рукавах, лацканах изобилующие символами меча и щита — они как раз и легли в основу почти всего символического базиса галактической полиции, спустя пару столетий. Да, да, именно они, а не та бредятина про совершенно новый подход к работе правоохранителей, из учебников истории. Ничего подобного. Галактическая полиция даже символику стибрила у своих предшественников.
Пеший патруль, в те времена не имел оружия, только резиновая дубинка и пара наручников. Так что, когда страж порядка подошёл к бомжу я сочувственно затянулся — пару раз по хребтине прилетит как минимум. Из любопытства я продолжал смотреть, хотя и возникло желание уехать. Сигарета кончилась, мысли тоже, бомжа сейчас будут бить — скука смертная. Но что-то меня задержало. Я не уехал и благодарен судьбе, что так оно получилось. Поверьте, не зависимо оттого, сколько сотен лет вы проживёте, количество ваших друзей всегда будет удручающее скромным. Друг не случается вдруг. Из десятков и сотен знакомых людей, лишь единицы могут оказаться достаточно подходящими на роль друзей, а после попытки сдружиться, может даже после какого-то периода, когда вы считаете, друг друга друзьями, из единиц, скорее всего, не останется вообще ни одного. Если повезёт один или два друга у вас будет, но, зачастую, даже за пару столетий вы не сможете обзавестись и одним. Дружба, она как дар. Сохранить его тяжело, получить ещё труднее. Судьба скупа на подарки.
Патрульный что-то сказал бомжу, думаю, попросил убраться от витрины. Бомж не отреагировал и полицейский, для приличия выждав несколько секунд, начал действовать. Ухватил бедолагу за шиворот и попытался отшвырнуть его от витрины. Я смотрел уже без особого внимания, так, вскользь. Так что не заметил, что сделал бомж. Просто патрульный ничего кроме воздуха отшвырнуть не смог. Его рука резко дёрнулась в сторону, будто её владелец ещё не понял, что сжимает просто воздух. Инерция движения развернула парня на сто восемьдесят, и он едва не шлёпнулся лицом в снег. Видно было, что он с трудом удержался на ногах. Это уже было интересно посмотреть. Полицейский ошарашенно оглянулся — бомж стоял на том же месте и смотрел на прилавок с мясными деликатесами. Представитель порядка и законности, буквально позеленел. Выхватил дубинку и, потрясая ею, снова схватил бомжа за шиворот. Я увидел движение, словно фигура парня вдруг провернулась вокруг своей оси, но очень быстро. Патрульный с воем врезался в тротуар лицевой частью и там затих, неестественно вывернув руку, всё ещё сжимавшую дубинку. Судя по характеру выверта, рука у него сломалась. Бомжа этот факт не очень тронул, он снова смотрел на витрину. На мгновение, я увидел его лицо, смутно, но что-то в нём было, что-то хорошо знакомое, почти родное.
