предположений.
Пойте, солнца мои! Пойте, вонючки! Громче давитесь!
Всякий раз голос из лесу словно откликался на звуки пения. И, выходило, уже не один. Потому что разрозненный хорик крайне похожих рычаний обнаруживался уже повсеместно: заходите, мол, ребята, к нашему столу и подружек зовите! Гуляем!
Нобарганы застыли, озираясь с опаской вокруг.
Половина чудовищной песни, затеянной вокруг костра, позастревала в их глотках. Они были явно чем-то очень озабочены. Я даже знал чем. Некоторые из них недовольно ворчали и с опаской переглядывались друг с другом. Но как только распорядитель огня стал зажигать факелы, сложенные перед ним грудой, и принялся раздавать их остальным, все оживились и вскоре опять понеслись в хороводе.
Круг становился все у́же. То один, то другой танцор выходил в центр и всеми своими тремя или четырьмя центнерами живого веса изображал поджигателя веток, сложенных в траншеях под нами. Целое шоу! То есть они не просто собирались изжарить нас и съесть, но еще хотели что-то сказать этим актом. Себе, лесу или облакам. Что-то продемонстрировать. Заявить.
Пылающие факелы освещали эту страшную сцену, всюду отбрасывая причудливые гигантские тени, которые кривлялись и скакали вокруг нас, точно стая голодных чертей. Люциферов. Утренних звезд. Мистика… Люцифер — так называлась планета Венера в переводе, звездою утра.
Ну уж если рогатый вмешался — кранты.
Я тут и понял, что теперь-то уж нам надеяться не на что. Дуаре крикнула, перекрывая тот страшный грохот, который они учинили далеко уже после двенадцати ночи:
— Прощай, Карсон Нейпир, прощай! Перед смертью я хочу сказать тебе, как ценю все, что ты сделал ради меня.
— Тебе больше не кажется, что ты меня любишь, дорогая? — заорал я в какой-то истерике. Заходясь от всего этого шума и грохота, заводясь. — Нет? Не кажется?
— Я этого не слышала, — крикнула мне дочь джонга.
— А, не слышала… Следует ли расценить такое признание, как тот факт, что ты оглохла? — предположил я. — Тогда мне придется воспользоваться твоей временной глухотой, чтобы сказать: лучше быть рядом с тобой на мангале, чем в самой прекрасной стране, но без тебя!
Она промолчала.
И тут самый безобразный нобарган прыгнул в центр круга.
Он поднес пылающий факел к вороху листьев, над которым лежала Дуаре. Ну да, как я и подумал, она будет первой…
Тут начинали с десерта. И — пропадай!
Между тем рычание зверей приближалось… накаркал, вот ведь! Я с ужасом смотрел на то, что должно было произойти с Дуаре.
Она пыталась высвободиться из намотанных на нее лиан, затрещала фольга. Да куда там! Я тоже пытался вырваться, но путы оказались слишком крепкими. Мы уже ничего не могли изменить. Я наблюдал, как от крохотных язычков пламени под ее стопами постепенно разгорался весь хворост. Дуаре невероятным усилием смогла переместиться к той части решетки, куда пламя еще не успело добраться, и продолжала борьбу с опутавшими ее лианами. Боже мой, как нестерпимо она застонала! Под этим дымом! А могла б… подо мной! Нет… о чем я? Господи, где ты?
Все это на время отвлекло мое внимание от нобарганов, но внезапно я осознал, что их пляски и дикое завывание прекратились. Оглянувшись, я увидел, как они стоят, вглядываясь с тревогой куда-то в темную чащу. Танцоры застыли с факелами в руках, забыв о дровах подо мной.
Звери! Зверюшечки! Лапочки. Они уже были рядом. Их оглушительное рычание заполнило все пространство вокруг. Среди деревьев уже можно было различить очертания угловатых фигур, в темноте сверкали фосфоресцирующие глаза. Гигантским прыжком на поляну выскочил первый. Ой, мама дорогая, помереть можно со страху! Этот был побольше, чем в Капторе. Там-то я, честно сказать, не очень вглядывался… Но Муско описал его очень точно — светлые полосы по бокам, красноватая шкура и синее брюхо. Шерсть его встала дыбом, а из чудовищной пасти вырвался громоподобный рык. Сомнений быть не могло, это — тарбан, огромный зверь, напоминающий африканского льва.
Нобарганы следили за каждым его движением.
Они загорланили и принялись метать свои камни в надежде его отпугнуть, но тарбан с того только сильней раззадорился. Он медленно, с нарастающей яростью подступал к нобарганам, рыча все страшнее и громче. Следом за ним из чащи один за другим стали появляться другие лихие парнишки. Как детки за папочкой. Ну же! Десять… пятнадцать… двадцать тарбанов… Казалось, от их рычания содрогнулась земля. У них тут что было, гнездовье?
Как ни хорохорились нобарганы, но все-таки дрогнули.
В одну секунду бросились врассыпную, а разъяренные тарбаны помчались за ними в погоню, затоптав до лохмотьев пару совсем мелких нобарганов-шкурят с половину Дуаре, вылезших из своих шалашей не то от шума, не то от голода.
Картина маслом. Орут, бегут, ломая деревья. Топают всеми своими девятью футами в высоту, словно крохотные жокеи на скачках. Вот уж я никак не ожидал от нобарганов такой прыти! До сих пор они казались мне ужасно неуклюжими. Хищники неслись за ними, точно африканские львы в погоне за добычей. Кто знает, удастся ли нобарганам удрать и скрыться в лесной чаще? Да мое ли вообще это дело? Пускай у них голова и болит, нам-то что.
Меня и Дуаре звери проигнорировали — может быть, из-за дыма, а может, просто не заметили, увлеченные погоней.
Я опять повернулся к Дуаре. Пропадало сокровище мое. Ее хворост пылал. Ей, благодаря отчаянным усилиям, удалось-таки скатиться с решетки на землю. Еще немного — и языки пламени уже лизали бы ее ступни. Таким образом, опасность сгореть заживо для нее миновала. Но о спасении говорить было еще рано.
— Кажется, у меня получается, — прошептала она, взглянув на меня.
— Опять тебе что-то кажется? Перекрестись, — буркнул я, не умея, как она, так мастерски высвобождаться из петель.
— Наверное, меня связали не так крепко, как тебя, — сказала она, выкручиваясь, как резиновая женщина на эстраде в летнем парке. — Только бы успеть. Они же должны вернуться, да?
Я беспомощно следил за каждым ее движением.
О, как долго! Но вот наконец ей удалось освободить одну руку. Скоро рука позволила ей скинуть остальные путы. Дуаре подбежала ко мне и рывком — откуда в ней сила-то взялась, у голодной — стянула меня с проклятущей решетки. Через полминуты я уже тоже был свободен. Огляделся. Ну что ж. Бивуак мы оставляли в лучшем виде, чем нашли. Пара-тройка детишек размером с теленка раздавлены, с половину Дуаре — размазаны, племя голодным не ляжет. Восемь деревьев сломано. Шалаши снесены. Мангалы разбиты. Кострище я ликвидировал лично. Немного
