я, не утерпела, – а очки-то вам зачем? Неужели вы и сейчас близоруки?
– Вы не поверите, прекраснейшая леди Карла, – ответил он с явно слышной в голосе улыбкой. – Может, это не глаза меня раньше подводили, а у души была такая настройка? Вот, видите, мать сохранила мои очки – и меня потянуло их надеть… Теперь вижу всё так ясно – как в детстве.
– Дорогая леди Карла, – окликнул меня капитан Дильман. – Разрешите обратиться!
– Обращайтесь, прекрасный мессир, – сказала я. – Рада, рада вас видеть.
Он, видно, при жизни стриженый был: парик ему сделали ёжиком. Зато носил прекрасные чёрные усы. Фарфоровые казались такими же живыми, как Валор, – и это меня даже отвлекло от тревоги.
– Леди, – сказал капитан, – моя жена взяла с меня слово, что я поблагодарю вас за неё и поцелую ваши руки. Она семь лет меня ждала без всякой надежды.
Я подала ему руку. У него в голосе такая нежность была… души лучше, чем живые люди, знают, насколько это важно – ждать. Она же его держала на плаву в его посмертии, жена, он не мог не чувствовать…
А механик Элис Тяпку гладил. Он был рыжий, и ему нарисовали веснушки. Тяпка виляла ему хвостом – и вообще, она уже, кажется, привыкла к заводу, не вздрагивала от грохота.
И вместо того, чтобы расспрашивать их по делу, я полюбовалась, как они… ожили. Не оторваться было. Только через пять минут я начала их всех расспрашивать.
– Государыня сказала, что ей ещё непременно нужно на завод металлопроката, – сказал подошедший инженер. – Особый заказ же, наш, – и улыбнулся. – Она хотела посмотреть сама… ну и у людей настроение, конечно, меняется, когда она приезжает. Мы ведь снова её ждём, государыню, на день Блаженного Хельмута, когда на воду будем спускать кораблик.
Как только я узнала, куда Вильма поехала, так немедленно меня снова накрыло тревогой. Честное слово, я не понимаю, почему металлопрокатный завод опаснее, чем верфи, – но мне снова стало холодно от ужаса. И я слишком быстро со всеми попрощалась – а к своему мотору возвращалась чуть не бегом.
Как мы туда ехали… это, кажется, была самая тяжёлая дорога в моей жизни. Этот солнечный день зимы, которая вот-вот свалится в весну. И ледяной ужас.
Самое глупое – что я ведь знала: с Вильмой Ольгер – и снова забыла про зеркало.
Он мне сам напомнил.
И почувствовала я зов не так, как когда мы тренировались: во мне Дар полыхнул так, будто кровь вскипела в жилах.
Я схватила зеркальце, пузырёк с эликсиром, стала откупоривать, уронила крышечку, плеснула себе на палец, открыла связь – и увидела бледное до зеленоватости лицо Ольгера, полосу крови у него на щеке – глаза совершенно дикие, а в них слёзы стоят.
– Леди Карла, – выдохнул он в зеркало, – вам надо на сталепрокатный завод Кнолля, срочно. В государыню стреляли. Я всем сообщаю.
И я, в кромешном ужасе, просто чудовищном, спросила так спокойно, что сама удивилась:
– Жива она, Ольгер?
– Да, леди, – сказал он, и слёзы перелились через край. – Пожалуйста, скорее. Государыня вас звала.
Я закрыла зеркало. Водитель слышал – он увеличил скорость так, что я подумала: «Сейчас ещё кого-нибудь убьёт», но без страха, даже без опасения. У меня просто темно было в глазах. А Тяпка, кажется, всё поняла: она тихонько поскуливала, а потом начала подвывать.
А я вжалась в сиденье и думала: ты вот дрыхла, а Вильма ушла одна. А потом ты глазела на корабль, болтала с моряками и теряла время. А ведь ты же знаешь, что Ольгер – слабый некромант. Ты виновата.
Когда мотор подъехал к заводу, там уже стояло жандармское оцепление, они ещё и гвардию вызвали. Но без карет медиков, только мотор Сейла.
Я не смогла сразу выйти: у меня подкашивались ноги.
К мотору подбежал Норис, помог мне – подал руку, и я почувствовала, как у него трясутся пальцы.
И рявкнула:
– Почему ты здесь?! Где королева?!
– В корпусе, где дирекция, – сказал Норис.
Он так дышал, будто боялся, что сейчас у него резьбу сорвёт до истерики.
Мы туда побежали вместе. Мне ужасно мешал кринолин, и я его подобрала с двух сторон, как девка, которая удирает от патруля. Мне было всё равно, наплевать.
Уже заходя в корпус дирекции, я выдохнула и спросила:
– Что вы тут делали? Вы, жандармы, гвардия – что делали тут?
Норис схватил меня за плечи, остановил, повернул к себе:
– Карла, – сказал он, глядя мне в глаза, – стрелял владелец завода. Во время разговора. Как мы могли предвидеть?
Я вырвалась и оттолкнула его.
– Где?!
Он показал где.
На лестнице и в коридоре тоже стояли жандармы. Я пробежала мимо них и влетела в кабинет директора.
Моя Вильма лежала на кожаном диване в кабинете. В распахнутой шубке и белом платье, корсет, пропитанный кровью, Сейл расшнуровал – и рубашка под ним тоже была в крови.
– Извлечь пулю здесь не получится, – сказал Сейл, повернувшись ко мне.
У него было такое лицо, что больше он мог уже ничего не говорить.
– Дорогой… мессир Сейл, – тихо сказала Вильма. – Пожалуйста… оставьте нас. Это… важно.
Она говорила очень тихо и очень ровно, будто сильно устала, но всё с ней в порядке. Сейл поцеловал её руку и вышел, горбясь.
– Будьте в коридоре, – сказала я и встала на колени рядом с диваном. Рядом с Вильмой.
Вильма посмотрела на меня и чуть улыбнулась. Капля крови стекла из угла рта.
– Вот я дурочка… – тихо сказала она. – Одна…
– Только не умирай, – сказала я. Прижала её пальцы к губам. Холодные.
– Умираю, – сказала Вильма просто. – Прости… дорогая. Я вот сейчас… умру… и поговорим…
– Нет, – шепнула я.
– Смерти… нет… – сказала Вильма.
Я всё понимала, прости мне небо. Что ей дико больно – и что она королева и умирает как королева. Что она и сейчас уже приняла решение. Что она ничего не боится – и смерти тоже. И что я должна буду сделать – понимала. И мне было так страшно – я понятия не имела, что ужас может причинять вполне физическую боль.
– Ты должна будешь… – шепнула Вильма.
В дверь поскрёбся Сейл – как пёс:
– Здесь мессиры Броук и Раш…
– Сюда их… – прошептала Вильма.
Они вбежали, столкнувшись в дверях, – встрёпанный Броук, у которого на лице был точно такой же, наверное, ужас, как и у меня, и Раш, которого, по-моему, накрыло не ужасом, а отчаянием. Наверное, Сейл им сказал, что дело безнадёжное.
Оба кинулись на колени рядом с Вильмой, как
