Их деревня стояла на самом берегу моря, и в это время отец и мать Карла были заняты работой. Несмотря на то, что дети должны были им помогать, братья частенько сбегали на пляж, чтобы ненадолго окунуться в прохладную воду, наловить ракушек или просто полежать на песке, глядя в бескрайнее небо и фантазируя о том, какие приключения ждут их во взрослой жизни.
И потому, никто не хватился Паоло и Карла. Никто не задался вопросом, где сейчас мальчики и что они делают. Мальчики всегда возвращались обратно – и то была непреложная истина, что-то естественное, что было и будет всегда.
Но все непреложное когда-нибудь рушится.
Когда Карл услышал со стороны воды странный звук, он не сразу понял, что это было. В какой-то момент, равномерный плеск потерял свою ритмичность, стал рваным и прерывистым, а потом сменился чем-то новым, чего Карл раньше не слышал. Плеск воды превратился в хрипы.
Карл не хотел смотреть на море, но чья-то невидимая рука цепко ухватила его за подбородок и развернула лицом к воде. «Смотри», он словно услышал в голове чужой голос, «смотри внимательно. Твой брат умирает».
Где-то там, почти на краю слияния лазури моря и лазури неба, в безмятежных волнах виднелись две тонкие белые птицы – то были руки Паоло Марино. Мальчик тонул почти безмолвно, даже торжественно, и только редкие хрипы и бульканье выдавали то, что происходило на самом деле.
Первым порывом Карла было бежать – бежать в деревню, звать отца и мать, привести помощь и сделать хоть что-то, чтобы помочь брату. Ему было всего шесть лет, и он не понимал, как может справиться один, да и должен ли?
Но потом эта мысль уступила место другой, куда более страшной. «Отец прибьет тебя, когда узнает, что брат тонул на твоих глазах», сурово сказал незнакомый голос в голове. «Он будет вне себя и накажет тебя так, что мало не покажется».
Маленький Карл застыл на месте, не зная, что ему делать. Брат был слишком далеко в воде, чтобы Карл успел до него доплыть – да и как бы он справился, если он едва научился плавать этой весной? До деревни тоже было далеко, и Карл бы не успел привести помощь, даже если бы он бежал со всех ног. Но сидеть вот так, на песке, и смотреть, как брат медленно погружается в воду?
И Карл сделал единственное, что ему оставалось – он побежал прочь. Он крепко зажал уши руками, зажмурился и побежал по пляжу, дальше и дальше от того места, откуда можно было разглядеть пугающие круги на воде и откуда были слышны еле уловимые плеск и хрипы.
Мальчик не понял, в какой момент потерял сознание. Открыв глаза, он увидел над собой обеспокоенное, заплаканное лицо матери и разъяренное, покрасневшее лицо отца. Когда мужчина увидел, что сын пришел в себя, он отпихнул мать Карла в сторону, схватил мальчика за плечи и затряс:
— Что с Паоло?! Что с ним случилось? Мы нашли его одежду на берег! Да не скули, ты!...
Он замахнулся на мать Карла, которая беззвучно плакала в стороне. Оглядевшись, Карл заметил, что на берегу они были не одни – поодаль стояли несколько жителей деревни, качали головами, охали, перешептывались.
«Дьявольское дитя», донеслось до Карла. «Злое дитя, погубившее брата».
Что-то поднялось внутри мальчика: огромная жаркая лавина гнева, стыда и горя. Неожиданно для себя, Карл плюнул отцу в лицо. Опешив, мужчина ослабил хватку, и Карл ужом выскользнул из его рук и что было сил понесся к воде, туда, где в последний раз видел своего брата.
Потом чьи-то руки схватили его, не дали забежать в воду. Карл визжал и вырывался, взметая вокруг себя соленые брызги, пока снова не оказался в железной хватке отца. Лишь только ощутив удар, оставивший после себя соленый вкус крови во рту, мальчик вдруг успокоился. Горе превратилось в гнев, а невыплаканные слезы – в крик.
Именно после этого случая, Карл стал неуправляем. «Словно вселилось что-то», говорили местные кумушки, косясь на младшего Марино, когда мальчик шел по улицам. Именно после смерти брата, Карл искал покой и нашел его в старой церкви.
Но гнев всегда был с ним.
Бесконечная лазурь рассветного неба была первым, что увидел перед собой Карл, открыв глаза. Едва шевельнувшись, он слабо вскрикнул: проведя почти всю ночь на холодной земле, тело отзывалось на любое движение острой болью.
Осторожно, прислушиваясь к каждой клеточке своего тела, Карл поднялся на ноги. Повертев головой, он с облегчением увидел, что его лошадь все так же пасется неподалеку от часовни, время от времени взмахивая хвостом. «Одной проблемой меньше», подумал Карл, подходя к животному.
События прошлой ночи тревожно горели в его памяти ярким, пульсирующим нарывом. Он нащупал в седельной сумке флягу с вином и отхлебнул порядочный глоток. Долг священника звал зайти в часовню и проверить, действительно ли Марко мертв. Но инстинкты – древние, животные и примитивные – кричали бежать. То, что лежало на полу часовни, уже давно не было братом несчастной Марии, а сама девушка…
Карл резко обернулся. Он совсем забыл про несчастную – но тут же увидел ее, почти у входа в часовню. Девушка лежала на земле в неестественной, ломаной позе, одна рука на груди, словно пытается зажать уже давно затянувшуюся рану, а вторая вытянута на земле, точно перебитое крыло. При виде этого зрелища, кислое вино резко подступило обратно к горлу. Карла вырвало.
Обтерев рот и подбородок, священник выпрямился и подошел к трупу. Глаза Марии были широко распахнуты и смотрелись кукольно и страшно на бескровном, почти белом лице. Дрожащей рукой Карл закрыл несчастной глаза и вздрогнул, когда подушечки пальцев коснулись ее глазных яблок – на секунду, ему показалось, что те дрогнули под пальцами.
Казалось неправильным оставлять девушку здесь вот так, но что Карл мог сделать? Оттащить ее труп обратно в деревню, где накануне его закидали камнями? Поэтому он сделал единственное, что мог: став рядом с ней на колени, Карл прочел над погибшей молитву, после чего осенил ее тело крестным знамением.
Проговорив последние слова молитвы, Карл вознес глаза к небу. Там, в безмятежной выси, пролетела пара белых птиц, но Карл не мог разобрать, каких именно.
«Господи, может, ты подал мне знак, что душа этой несчастной теперь направляется в Рай? Если он вообще существует», эта крамольная, пугающая мысль обожгла нутро священника, заставила поежиться.
Покончив с отпеванием Марии, Карл поднялся на ноги и с отвращением посмотрел в сторону часовни. «Ты обязан проверить», напомнил он себе. «Ты священник Ватикана, а не шут в рясе. Тебя не должна пугать смерть, ибо она естественна, и тебя не должны пугать демоны, ибо в том, ком живет вера, нет места страху».
С каждым шагом, приближающим его к часовне, ноги Карла деревенели, наливались свинцовой тяжестью. Тело словно начало жить само по себе и отчаянно старалось увести хозяина подальше от опасности. Карл нащупал голубка в кармане и почувствовал, как ледяные пальцы на руках начали согреваться.
Пригнувшись, он вошел в темную пасть часовни.
Марко был там, на полу, в паре шагов от входа. Круглые от ужаса и боли глаза мертвым взглядом сверлили деревянный потолок, сквозь который пробивались случайные солнечные лучи. Падая на белое лицо ребенка, они делали его похожим на ангела, подобного тем, которых рисовали на картинках и фресках.
Карл с трудом отвел взгляд от лица мальчика. Одна рука ребенка лежала на груди, в попытке прикрыть страшную, рваную рану. «Такую можно получить, только разрывая плоть собственными пальцами», подумалось мужчине. Снова ощутив накатывающую дурноту, Карл прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Справившись с собой, он снова взглянул на труп.
Вот оно, то, о чем говорил Марко. Правая рука ребенка сжимала что-то бесформенное и некогда алое – а теперь, сухое, покрытое бурыми разводами. Нож валялся рядом, и на нем были такие же бурые пятна.
И Карл сломался.
Он выбежал из часовни, и слезы лились по его щекам. Его снова вырвало, и он чуть не задохнулся собственной рвотой, потому что горло сдавливал истерический плач. Когда Карл смог выпрямится, он поднял блестящее от слез лицо к небу и закричал:
