Кери Лейк
Освобождение
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.
Переводчик: Татьяна Соболь
Редактор: Татьяна Соболь
Вычитка: Татьяна Соболь
Обложка: Виктория К
Переведено для группы: https://vk.com/bellaurora_pepperwinters
Роман о смертных грехах
Кери Лейк
Плейлист
“Judith”-A Perfect Circle
“Who You Do It For”-Ramsey
“Somewhat Damaged”-Nine Inch Nails
“The Grace”-Neverending White Lights
“Sanctuary”-Welshly Arms
“La Vie En Rose”-Édith Piaf
“Heaven”-Depeche Mode
“Rev 22-20”-Puscifer
“Black and Blue”-Ramsey
“Te Revoir Mon Amour”-Rina Ketty
“Something I Can Never Have”-Nine Inch Nails
“Take Me To Church”-Hozier
“Murderer”-Avatar
“Again”-Flyleaf
“Going To Hell”-The Pretty Reckless
“You’ve Seen The Butcher”-Deftones
«Могучей нет греха, чем тот, что манит нас своею безгреховностью».
Уильям Шекспир
1.
Дэймон
— Вы изведали вкус греха, святой отец?
Раздавшийся из-за перегородки низкий незнакомый голос прерывается громким скрежетом, который тут же выдёргивает меня из кружащих в голове благопристойных мыслей, и мое внимание устремляется к темной, движущейся рядом тени. Воздух наполняет кислый перегар виски вкупе с пропитавшим его одежду «ароматом» лежалых сигарет. Очень знакомое мне сочетание. Вот только я не притрагивался к сигаретам уже лет восемь, поэтому исходящий от него резкий запах табака действует на меня отрезвляюще.
— В какой-то момент все мы грешили. Это заложено в нашей человеческой природе.
Мужчина не осенил себя крестным знамением и не удосужился сказать мне, когда последний раз исповедовался. Всё это говорит о том, что он, по всей вероятности, не знаком с обрядом покаяния или просто слишком пьян, чтобы этим заморачиваться. Просто проезжал мимо и решил с кем-нибудь потрепаться. Принимая во внимание, что по вечерам во вторник здесь не так уж много народу, мне не на что жаловаться.
— Мне он показался сладким. Сахарным. Как та девчонка Эймсов. Хорошенькая маленькая штучка с белокурыми кудряшками и с большими, словно у оленёнка, глазами.
От алкоголя у него заплетается язык и путаются слова, которые он произносит под скрип старой деревянной скамьи для коленопреклонения. Тихое ворчание сменяется новым скрипом, и я задаюсь вопросом, сколько еще буду это терпеть. В какой момент я попрошу его проспаться и вернуться на трезвую голову?
— Такая невинная, — продолжает он. — Вам они не кажутся такими чистыми в наше время всех этих новых технологий и прочего дерьма, только руку протяни? Кожа, словно первый снег, молочно-белая. Она напоминает мне ягнят, которых мы держали на ферме. То, как я часами сидел и играл с ними. Гладил их по шерстке. Слушал, как они блеют. Такой...
Короткую паузу нарушает раздавшийся скрежет.
— ...раздражающий звук. Всё это нытье и плач.
Его голос становится напряженным, словно он говорит, стиснув зубы.
Я должен расспросить его о девчонке Эймсов, но не делаю этого; не в моей компетенции задавать подобные вопросы, поэтому я слушаю, как мне положено, и жду.
— Ничто меня так не бесило, как этот звук их плача. Поэтому я сворачивал им их маленькие шейки, и тогда они тихо и неподвижно сидели у меня на коленях.
Нахмурившись, я наклоняю голову, словно так смогу увидеть его лицо в этой тесной и клаустрофобной коробке, предназначенной для сокрытия личности кающегося. Все, что я могу разобрать, — это его темная фигура, не более чем силуэт, и этот действующий мне на нервы кислый перегар.
Раздается звук, похожий на смех, и кабинка заполняется новыми скрипами, ёрзаниями и интригой.
— Я всегда говорил папе, что их задрали койоты, пока однажды он не обнаружил меня в сарае. Брюхо ягненка было вспорото от горла до живота, а его внутренности вывалились наружу. Мой папа избил меня до потери сознания. «Благословен плод чрева твоего, и плод земли твоей, и плод скота твоего, и плод твоих волов, и плод овец твоих».
По сквозящему в каждом слове стиха негодованию, я понимаю, что должно быть, это говорил во время наказаний его отец.
— Плод овец твоих, — насмешливо вторит он. — Та девчонка Эймсов была совсем как те ягнята.
И только тогда я понимаю, что упоминаемая им «девчонка» вовсе не взрослая и не какая-нибудь мелкая интрижка, о которых мне зачастую приходится выслушивать на исповеди, а ребенок. Невинный агнец. Кусочки его исповеди собираются в общую картину, и я молюсь, чтобы всё это оказалось не тем, что нарисовало моё воображение.
— Невинная. Хорошенькая. Такая молоденькая, — продолжает он, и я практически вижу эту девочку перед своим мысленным взором. — И такая чертовски раздражающая.
По груди пробегает ледяной холод и мёртвой хваткой сковывает мне легкие. Выкачивает из кабинки весь воздух.
— А что с ней случилось?
Сначала мужчина не отвечает, но в его тяжелом выдохе слышится покорность, а затем он шмыгает носом и откашливается.
— Она тоже слишком шумела. Я велел ей молчать, но она лишь плакала, плакала, плакала. Словно маленький ягненок.
Кулак сжимается сильнее, и я обхватываю пальцами скамейку по обе стороны от себя.
— И Вы…
— У ягнят хорошее мясо. Мягкое и нежное. Совсем не похожее на баранину. Некоторые говорят, что оно солоноватое, с душком, но только не я. Добавьте к нему немного лука и картофеля. Есть нечто особенное в поедании такого нежного мяса. Такого непорочного. Мяса благословенных божьих агнцев.
Я тщательно подбираю следующие слова, зная, что чем больше я с ним разговариваю, тем глубже увязаю в паутине, из которой нет выхода.
— В чем Вы хотите покаяться?
Со вздохом, от которого перегар от виски становится еще сильней, он протягивает вверх скрытую в тени руку, словно почесывает голову.
— Как Вы носите в себе весь этот груз? Как будто Вам зашили рот, и Вы не можете вымолвить ни слова правды, да? Вы слушаете об изменах, грабежах, убийствах и вынуждены молча все это проглатывать. Ну и как все эти грехи на вкус, святой отец?
— Если Вы причинили кому-то вред, я настоятельно рекомендую Вам обратиться к властям. Обратиться за помощью.
Меня вынуждает призывать к таким вещам лишь моя выучка и преданность Церкви. Но моя более темная сущность требует действовать в соответствии с тем, что последние восемь лет я тщательно прятал глубоко внутри. Первобытный инстинкт, неприемлемый для человека в моем положении. Для человека, который поклялся никогда больше не поддаваться таким навязчивым мыслям.
Мои руки сгибаются и сжимаются в кулаки, ногти царапают старую деревянную скамью. От нарастающего в груди напряжения хочется помолиться. Не за него, а за себя. Чтобы у меня хватило сил не проломить эту перегородку и не свернуть ему шею так же, как он делал с теми, о ком рассказал. Чтобы не видеть на лице ребенка, о котором он сейчас говорил, потухших и безжизненных глаз моей собственной дочери.
— Я прошу о прощении. Разве это не дает мне преимущества в глазах Бога?
— Боюсь, я не могу дать Вам желаемого отпущения грехов. Пока Вы не загладите тот вред, что причинили пострадавшим от Вас людям. Идите к властям. Признайтесь в своем преступлении. Примите полагающееся Вам наказание, и возможно, пребудете в согласии с Богом.
