Черный пес, которого стражники оставили сегодня за дверью, хрипло отчаянно завыл, чуя беду. Рамсес и Шепсет невольно обернулись на звук, потом снова встретились взглядами.
– Позаботься о нем, – попросила девушка.
– Конечно.
Жрица любовалась царевичем, не в силах насмотреться, надеясь, что каждая тончайшая черточка останется в памяти души. Подавшись вперед, она сама коснулась его губ своими нежно и отчаянно, растягивая последние мгновения…
…И осушила чашу до дна.
Горечь и сладость, оставшиеся на губах. Время, замедлившее свой бег. Сердце, совершающее каждый следующий удар все тяжелее и тяжелее. Ее кровь стала тягучей, как темное вино, холодея в жилах. Мир понемногу терял очертания, как в те мгновения, когда она уходила очень далеко, смотря глазами своего иного Ка. И только объятия Рамсеса она ощущала до самого последнего мига, пока не осталось больше ничего.
А потому успела услышать его последние слова – шепот не громче дыхания:
– Я не допущу, чтобы Та-Кемет осталась без стража…
Страха не было. Она словно перешла из одного состояния в другое, осознав себя иным своим Ка – той частью себя, которую когда-то долго отрицала из страха. Той частью, которая жаждала быть принятой. Той частью, без которой больше себя не мыслила.
Это Ка знало запутанные пути Росетау, ведало имена Врат и их Стражей, видело лики обитавших здесь сущностей и слышало их голоса. Шепсет словно смотрела в более темное свое отражение, а потом вдруг оказалась с ним спина к спине, разделенная и единая.
Они стояли в воде, плескавшейся у их ног, мерцавшей матовым блеском, словно ртуть. Темнота разбивалась на сотни отражений, дробилась на тысячи обличий. Смертному разуму было не под силу разглядеть и осознать их все, а в языке не было слов и священных символов, чтобы запечатлеть их.
Легкое перо медленно опускалось из темноты, и из-под покрова вод проступали очертания Весов. Перо ложилось на одну чашу. На другой лежало ее собственное сердце. Весы колебались, не находя равновесия, но пока ни одна чаша не перевесила другую.
Из воды поднимались фигуры, жуткие и изломанные в своем страдании. Шепсет посмотрела на них глазами своего второго Ка, видевшего уже слишком многое.
Три женщины встали перед ними… Нет, три юных девушки. Одна держала в руках флейту, другая – тамбурин, третья – цветы для праздничного алтаря. Их глаза были вырваны, и по лицам стекали кровавые слезы. Их голоса были призрачным шепчущим хором:
– Нас заставили замолчать, потому что мы увидели.
Четверо мужчин встало перед ней. Их руки были изувечены, истерзаны, более не в силах поднять оружие, брошенное к их ногам. Их голоса были подземным рокотом:
– Наш долг нам не позволили исполнить, потому что мы не отступили.
Все семеро встали вокруг, глядя на Шепсет невидящими взорами, протягивая к ней обрубленные руки. Мучительный многоликий стон терзал ее сердце.
– Ты нужна нам…
– Нужна!
– Вернуть память.
– Вернуть истину.
Шепсет хотела помочь им, но как? Ведь она сама была мертва и уже ни о ком не могла бы сохранить память на земле.
Ее иное Ка было мудрее. Из ее отражения оно обратилось псом из свиты Инпут и повело за собой потерянные души, увлекая и Шепсет…
Что-то случилось в следующий миг – что-то глубинное, жуткое, рассекающее связи и повергающее в забвение. Боль и безумие охватили ее, лишая сердца и имени. Вся ее душа содрогнулась до основания, раскалываясь на части как фаянсовый амулет.
Проклятие… но чье?.. Это осознание было последним цельным образом. А потом глубины, темные и бездонные, как беззвездное небо, поглотили ее…
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
– Возвращайся в этот час, в этот миг, в это место, Шепсет, жрица Инпут. Все увиденное уже пережито, все испытанное уже не властно над тобой. Ты здесь, рядом со мной.
Речитатив повторялся снова и снова, и чья-то сильная воля тянула ее за собой.
Девушка судорожно хватала ртом воздух, не в силах сделать вздох, словно только-только вынырнула из воды и едва не захлебнулась. Она вспомнила, вспомнила!.. Осознала себя, снова ощутила нити, протянувшиеся меж двух ее Ка. И больше не было саркофага, запиравшего чудовищ воспоминаний – осталась лишь ее мучительная память о собственной жизни, которую она прожила, как сумела. И о собственной смерти, которая оказалась не конечна… Боги, только подумать, – все это случилось не вечность назад, а всего чуть больше декады!
«Твое дело еще не закончено, моя Шепсет…»
– Мне нужно… нужно рассказать командиру! – прохрипела она, наконец.
Имхотеп сжал ее плечи, чуть девушку встряхнул, приводя в чувство.
– На дворе глубокая ночь. Если это терпит до утра… Или можешь рассказать мне, если пожелаешь.
– Разве ты не видел все моими глазами?
Жрец покачал головой.
– Лишь отголоски. Я прозревал не в твои тайны, а в то, что было сотворено с тобой. Теперь я, кажется, понимаю.
Она сделала несколько вздохов, чтобы успокоиться. Сердце до сих пор колотилось где-то в горле. Ее телу, чудом обретшему невозможную жизнь, очень не понравилось заново переживать собственную смерть. Оно предпочитало думать о себе, как о чем-то живом.
Живом ли?..
Осознание немыслимого обрушилось на нее тяжелым каменным блоком. Шепсет знала точно, что приняла яд, от которого нельзя было оправиться. В тот день она действительно умерла. И как Рамсес обещал, Павер стал ее бальзамировщиком. Теперь-то она помнила, что это был за жрец, рассекший ей бок обсидиановым ножом.
Мучительная слабость и невозможность осознать себя были следствием нового рождения. Она возвращалась из смерти, живая и мертвая одновременно.
– Что ты увидел? – спросила Шепсет, поднимая взгляд на целителя.
– Кто-то настиг тебя, поймал в тончайший миг перехода, когда ты была наиболее уязвима. Ты жрица Инпут и помнишь даже лучше прочих, что человек наиболее уязвим во сне и в моменты перехода… одним из которых является смерть. Кто же тебя так сильно ненавидел, бедная девочка? – пробормотал Имхотеп, качая головой. – У тебя есть могущественные враги?
Шепсет не удержалась от смеха. Получилось жутковато. О да, могущественные враги у нее были – теперь она знала это точно!
Имхотеп недоуменно посмотрел на нее, и она запоздало кивнула.
– Да, есть. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что такое мог бы совершить только очень могущественный жрец… ну или чародей. Да еще такой, кто хорошо знал тебя и твои необычные таланты, потому что позаботился о том, чтобы отсечены оказались оба твоих Ка.
«…Мне очень жаль, девочка моя…»
Голос донесся до нее эхом из собственных воспоминаний. Но чувства Шепсет сейчас онемели, и она уже не могла ничему удивляться – только прошептала имя:
– Сенедж.
Глава XV
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Шепсет
Ее сны были беспокойны, наполненные смутными переживаниями событий. Воспоминания хлынули бурной рекой, полной образов – все, что принадлежало ей, к ней и возвращалось. Детство в Сет-Маат – тепло и забота матери; неприятие и страх, который испытывали окружающие люди.
Разлучение с семьей и обучение в храме Собачьих Богов – осознание родства с Богиней и Ее безусловной любви; новая семья – община жрецов. Обучение, преодоление страха, познание себя истинной, соединение со своей Силой. И снова разлучение с теми, кто был ей так нужен…
Жизнь при дворе, полная самых разных событий. Восхищение и снова страх окружающих. Сплетни за спиной, зависть и лесть, хитросплетения интриг и новые уроки. Все это потускнело, когда она узнала Владыку… Его сияние, его принятие и мудрость затмевали собой все. И подле него наступило новое осознание себя. Узнать его и пройти часть пути подле него стоило всех разлук и испытаний. Свет для нее померк в тот день, когда оборвалась его жизнь…
