Ознакомительная версия.
– Зря вы разговор этот завели, сударь, – тихо сказал наконец рыбак, – да еще на ночь глядя. Пустой он. Старые восточные поверья – как корни тамошних кедров: узловатые, темные и крепкие. И никто не знает, из какой глуби они растут.
…К ночи Арвельд вышел на берег. После натопленной, пропахшей рыбой избушки море остро дохнуло ему в лицо прохладой и солью. Светился над Горой месяц, окутанный радужным сиянием. Глухо рокотал прибой да взлаивали в поселке собаки. Самая обычная была ночь, только все тревожнее становилось у Арвельда на сердце, будто кто чужой ходил за ним и выжидал.
В мокром песке под ногами тускло блеснуло. Мальчик нагнулся и подобрал мелкую серебряную монету.
Странная какая монетка: гладкая, без всяких знаков подданства. Арвельд потер ее, счищая песок, перевернул и увидел, что это не монета, а медальон: на другой стороне извивалась змейка из темно-зеленого камня. Цепочка потерялась, зато ушко в порядке. «Как раз шнурок пролезет», – мелькнуло у мальчика. Арвельд был не охотник до вещей, которые выбрасывает прибой, – много ли удачи приносят дары погибших кораблей? – но медальон вдруг почувствовал своим, точно для него здесь и положили.
Вернувшись в хибарку, Арвельд пробрался на лежанку и вытащил из кармана находку, чтобы разглядеть получше.
Угли догорали, затухая. Внезапно огонь вспыхнул в последний раз, и по змейке пробежал яркий зеленый сполох. Она словно моргнула. От неожиданности Сгарди чуть не выронил медальон, но в следующий миг змейка снова была мутно-зеленой, непрозрачной, и больше не подавала признаков жизни. «Показалось», – Арвельд сжал медальон.
– Чего разглядываешь? – спросил мореход.
– А… вот, нашел, – Сгарди нащупал в кармане ракушку, завалявшуюся еще с прошлого лета, и показал Флойбеку. Тот фыркнул.
– Находка завидная, – пробормотал он, засыпая. – Теперь ты у нас богач, Сгарди…
Арвельд покраснел. Зачем он солгал? У них никогда не было тайн друг от друга. Никаких. «А с чего я должен оправдываться?» – буркнул он про себя и убрал медальон.
Сгарди не видел, как змейка начала разгораться. Снова полыхнул огненный сполох, потом еще один… Цвет от мутно-зеленого изменился до ярко-изумрудного, камень словно ожил. Засыпая, Арвельд почувствовал, что карман нагрелся, но не придал этому никакого значения…
…И привиделся ему в ту ночь странный сон.
Снилось, будто брел он по краю обрыва, а у самых ног курился туман. Сизая дымка плыла, отделяясь от земли, из нее выступали не то скалы, не то башни, и скоро стало видно, что внизу, как в огромной чаше, лежал город.
Был он огромен: волны тумана уходили вдаль, впадая в серое море, и вершины затопленных башен поднимались даже из пасмурных вод. Шпили обугленными иглами вспарывали призрачную хмарь. На горизонте, где море смыкалось с небом, посверкивали зарницы, только грома слышно не было.
Прибой дышал, как спящий исполин, а из глубины города, вторя ему, поднимались шорохи, вздохи – тяжкие, зловещие. То ли гуляли сквозняки по древним улицам, то ли кто-то стонал там.
Никогда раньше Арвельд здесь не был, но отчего-то сразу понял, где находится, и от догадки у него захватило дух.
Одному Рыболову ведомо, сколько таких городов спрятано в горах Лафии – городов-мертвецов, городов-кладбищ, покинутых, опечатанных вечностью, выродившихся не одну тысячу лет назад. То были останки старой эпохи, навечно замершие в мгновении своей смерти – не живущие, но и не умершие до конца. Из всех Асфалин был самым большим. О нем Сгарди слышал от Флойбека, который родился на восточных островах.
Мальчик толкнул ногой камень, и он, сорвавшись с горной кручи, плавно полетел вниз, разорвав туман. Здесь все было тягучим, долгим – время в Асфалине превратилось в один вечный, нескончаемый миг. «О-о-ох…» – донеслось из чаши, всколыхнув тишину. Дымка разошлась, и взгляду открылись следы ужасающего бедствия – огромная черная трещина пересекала город с севера на юг. На Сгарди повеяло могильным холодом.
Рядом с Арвельдом шел давешний незнакомец. Теперь на нем был серый плащ, точно выбитый из мрамора. И двигался он не как человек, а будто скользил по краю пропасти.
– В ваших краях меня называют Нением, – говорил он. – Зови и ты. Настоящее мое имя ничего тебе не скажет.
Они брели по краю обрыва, и сизая дымка подползала к самым ногам. А внизу двигались синеватые тени и все слышались жуткие вздохи.
– Спустимся вниз, – произнес Нений, – и я покажу тебе свой город…
Он скользнул с горной кручи – серый плащ взметнулся за его спиной, как чудовищные крылья. Арвельд последовал за ним, и волны тумана подхватили его.
… Город был очень стар. Срок его на земле давно вышел, он умер, и на его месте начал жить лес. И росли в том странном лесу деревья-исполины, такие огромные, будто их питали какие-то неведомые соки. Сосны и кедры выпирали прямо из домов и башен, вершины торчали из крыш, корни разламывали плиты на древних улицах, проникая в самый камень и превращая его в мелкое крошево. Деревья росли и по краям разлома, их обнаженные мохнатые корни торчали из пропасти. Издали казалось, что землю разорвали, как ткань, и древесными нитями она пыталась залечить шрам.
При их появлении все замерло. Стоны смолкли. Город-лес разглядывал их, решая, кто и зачем вторгся в его пределы. Нений замер.
– Мой город! – произнес он. – Величайшее чудо мира! Мы оба были молоды и полны сил, а теперь ты мертв, а от меня осталась одна тень…
Из глубины леса, из самого мертвого сердца исторгся вздох, похожий на завывание ветра, и снова все наполнилось стоном. Город был насквозь мертвый, но память наполняла его. То стонали воспоминания. И точно вторили голосу Нения: «А помнишь? Помнишь?» Образы кружились, сменяя один другого, восставали из небытия и исчезали.
– Я очень стар и потерял счет векам, проведенным здесь. Умерли все… Весь народ. Уцелел я один. Один! Как страшно… – Нений закрыл глаза.
Плиты устилала палая листва. Там, где они проходили, ее сдувало ветром от плаща, и обнажался черный, блестящий камень, точно политый ртутью.
– Взгляни на эту башню! – поодаль стоял круглый каменный столб, двуглавая вершина которого исчезала в тумане. – В ней обитал мой дальний родич, великий колдун, который отравил однажды целое море. Народ островов вымер, а их земли перешли к Асфалину.
– Посмотри туда! Это сокровищница моего Города. Когда пять тысяч лет назад мы истребили северный народ, даже она не смогла вместить завоеванных богатств. А та колонна? Она из чистого серебра. В нее замуровали скелет последнего князя. Раньше колонна стояла на холме и видна была с каждого корабля, подходившего к Асфалину. Горела на закате чудным факелом, как памятник могуществу моего города…
Дорога из черного плитняка поднималась к горбатому мосту, темневшему в тумане, словно выгнутая спина неведомого животного. По руслу высохшей реки ветер с шелестом гнал бурые листья. Белесая дымка отнимала очертания у домов и деревьев, искажала звуки, клубилась и плыла, а в ней все пробегало что-то, появлялись и исчезали синеватые тени, и все стенал, вздыхал кто-то неприкаянный.
– В тот мост замурован зодчий, построивший его, – сказал Нений. – Тогда верили, что постройка будет стоять века. И стоит, как видишь.
Неожиданно рядом с ними прозвучал голос – серый, как все вокруг, бесцветный, лишенный всякого выражения. Голос произнес несколько слов на чужом языке и смолк.
– Мой прадед, – сказал Нений. – Великий воитель! Когда народ, обитавший в здешних горах, поднял мятеж против Асфалина, прадед стер его с лица земли. Их гробницы разобрали по камням и перевезли сюда. Вот они!
Над улицами темной громадой нависало что-то многоглавое и ребристое, уходившее вершинами в туманную серь.
– Ни одного камня не осталось от тех гробниц, из них возведен этот замок! На костях его и заложили. Был обычай – если исчезнут с земли гробницы и кости, исчезнет народ. Навсегда. Даже памяти о нем не останется. – Нений, прищурив глаза, любовался тяжелым черным исполином. – Я был совсем молод тогда…
Асфалин раскрывался перед ними, как анфилада пустынных каменных залов. Мертвенная дымка рассеивалась, открывая то арку, оплетенную голыми стеблями плюща, то огромные ворота, то башню, то дворец. Нений помнил каждый камень. А там, где память его истончалась, подсказывал Город. И любая тень, мелькнувшая в тумане, развалина, почерневшая рука статуи, выступавшая из тумана, хранила память о неслыханном зле. Смерть, кругом была одна смерть… Сколько крови выпил этот город…
Флойбек проснулся под утро оттого, что порывом ветра настежь распахнуло окно. Ставня, дребезжа, билась о стену, и в хибарку влетали холодные брызги. Мальчик выбрался из-под покрывала и, стуча зубами от холода, затворил окно. Постоял, прислушиваясь к дыханию моря, и снова улегся, потеснив Сгарди.
Из-под ставен сочился бледный свет нарождающегося утра. И в этом неверном свете тускло поблескивали белки открытых глаз Арвельда, устремленных в потолок.
Ознакомительная версия.
