— Вот этого не могу, туманом неопределенности все покрыто. Несколько дорог в будущее ведет, и все они мне неведомы. Родом нам выбор дается, а дальше, то наша воля, по какой идти, как надумаем, так судьба и сложится. Мы с тобой сейчас на перекрестке, неведомо куда шагнем, но то, что деток будет пятеро, это точно. На любой дороге нам их столько высшим дадено, и то, что дела их будут славные, мне тоже ведомо, то вижу, как тебя сейчас. — Он улыбнулся, и еще раз поцеловал девушку. — Так что, голубка моя, пеленки готовь.
— И это все что ли? — За спиной неожиданно каркнул возмущенно ворон. Богумир обернулся. На задней луке седла, оголив одно ухо, из-под сбившегося набок треуха, стоял и слушал Филька, а на его плече, выкатив любопытные глаза, сидел светлячок, а над ними завис хлопающий крыльями ворон. — Я думал, тут откровенные знания будущего поведают, а ты только нас, как осла морковкой поманил, и сам ее тут же слопал.
— Подслушивать не красиво. — Парень погрозил им кулаком.
— Как тут не подслушивать, когда вы так громко и вкусно секретничаете. — Возмущению домового не было предела, он даже покраснел, и выкатил глаза. — И вообще... Чего таитесь?.. Любопытно нам. Ты лучше вот, что мне еще скажи, окромя того, что я подслушать успел: «Мы-то с вами останемся, али как?».
— А это от вас зависит. — Улыбнулся Богумир. — Захотите, так останетесь, а нет, так и неволить не буду. Вольному — воля.
— Как только надоест мне на вас смотреть, терпение закончится на ваши хулиганства ругаться, так я капусту, в миг квасить перестану. — Грозно нахмурилась Слава, но не выдержала и рассмеялась.
— Подумаешь, напугала. Нам и к кикиморе сбегать не лень, там недалече. — Фыркнул Филька.
— Для кабеля и сто верст не крюк, когда приспичит, а я, так вообще капусту не люблю. Чего в ней хорошего? Соленая и воняет гадко. — Посмотрел с пренебрежением на домового Орон.
— Ну и дурак. — Насупился тот. — Ничего не понимаешь, вот и не любишь. — Он сделал вид, что обиделся и отвернувшись поднял указательный палец вверх. — Деликатес!
— Тьфу на тебя, нелюдь. — Плюнул Орон. — Где только слов таких поганых нахватался. Лазаешь по местам непотребным, цепляешь там всякое.
— На себя посмотри, курица общипанная. — Огрызнулся Филька, и вернувшись на круп коня, уселся там обиженно пыхтя. — Сам, по козлодерням промышляешь.
— А я тоже капусту люблю. — Высунул язык в сторону ворона Светозар. — Вот. — он взлетел и опустился к домовому на плечо.
Молчание наполнилось обидой, но не на долго задержалось, так как тут же порвалось смехом Богумира и Славы.
Так и ехали путники, перешучиваясь, беззлобно ссорясь, строя планы на будущее. Впереди вся жизнь.
***
— Ну вроде все готово, все предусмотрел. — Перун довольно потер искрящиеся электричеством ладони. — Завтра можно мирком, да за свадебку.
— А то, что Перв, тоже женится надумал, знаешь? — Лель протирал платочком свирель, сидя на резном табурете закинув ногу на ногу, мурлыкая себе под нос мотив веселой песенки.
— А то, как же... Бог я или не бог? Такое от меня не скроешь. — Наигранно возмутился Перун. — Сразу двум парам руки рушниками обвяжу, да обвенчаю на жизнь долгую. — Он хлопнув себя по коленям рассмеялся.
— Не уж-то и впрямь, сам венчать будешь? — Морена сидела напротив и смотрела как Лель ухаживает за музыкальным инструментом. — Вроде как неправильно это, богу в роли волхва в явь являться. Небывало еще такого.
— Правильно, неправильно, бывало, не бывало... Кто осуждать будет? Сам хочу внука венчать. То воля моя. Чего он перед моим идолом деревянным кланяться да молится будет, когда вот он я сам, живой да грозный. — Махнул рукой бог.
— И я спущусь. — Поведу дочку Перва, там больше некому. — Не смогу спокойно сверху на них смотреть. — Даждьбог улыбнулся.
— Чего это некому? — Поднял глаза Лель. — Там сам князь вызвался, девку под венец вести.
— Тогда Анисью поведу. — Упрямо надул губы Даждьбог. — Не старайся, не отговоришь.
— И не собирался. — Фыркнул бог любви. — Тем более я, и сам буду на свадьбе играть.
— А я светить буду. — Вышла из воздуха Инглия. — Теплым лучиком ласкать. Благодати много не бывает.
— Вот так свадьба будет! — Вновь рассмеялся Перун. — Боги вперемешку со смертными, хмельного напьются. — Он повернулся к Морене. — А ты с нами, али как?
— С вами. — Вздохнула черная богиня. — Как я свадьбу сына пропущу. Тяжко, конечно, мне придется, смотреть, как он из бога в человека падет, да что уж тут сделаешь. Видать судьба такая. С любовью спорить да бороться бесполезно, она все одно одолеет.
— Не переживай. — Улыбнулся Перун. — Он еще помирать не собирается. Время есть. Придумаем что-нибудь.
— Думал ты уже. — Буркнула Морена. — Такое напридумывал, что едва меня сына не лишил.
— Ошибся. — Нахмурился громовержец. — Сознаю. Но сколько уже можно винить? Да и ошибка моя к свадьбе да счастью внука привела. Так что не вина то, а благодать.
— И к потере бессмертия. — Вздохнула богиня. — Порадовалась бы, да выть хочется.
— Хватит! — Рявкнул Даждьбог. — Сколько можно? Что ты его все хоронишь? С таким настроением у себя в нави покойников встречать будешь. Мы на свадьбу собираемся, а не на похороны. Ты или улыбайся, или не смей с нами лететь. Не порти торжество видом непотребным.
— Не ори на меня! — Вскинулась богиня. — Я сыну венчание не испорчу, не глупее тебя, но и говорить меня лжу не невольте. То мое право.
— Никто твоего права не отберет. — Нахмурился Перун. — Только такой-то, смурной, идти нельзя. Там все веселиться будут. Не гоже это...
— Сказала же, что все будет хорошо. Не против я Славки. Она девка хорошая, добрая, да верная, хорошей женой будет, да только мне душу рвет потерянное бессмертие. Ничего с собой поделать не могу. — Вздохнула Морена.
— Не переживай дочка. Все наладится. Найдем выход, время есть. — Перун подошел к богине, и обнял. — Верь. Мы будем Рода молить. Он подскажет как поступить, и ему наша Славушка по сердцу пришлась.
Лель заиграл грустную мелодию, таской наполнив правь.
— Ты еще тут слезы развел!— Рявкнул на него Перун. — Еще чего-нибудь похоронное надумай. Ну-ка давай плясовую, ту, что завтра на свадьбе играть будешь. Опробуем в хоровод. Настроение поднимем. Эх, развернись душа!
Лель засмеялся, подкинул свирель, пискнувшую гаммой, кувыркнувшуюся в воздухе, поймал, и зазвенела над правью задорная песня.
Пошел в присядку вокруг черной богини Перун, а та павой встала, гордо голову подняла, да как сорвет платок с головы, как закружит. Прощай грусть-тоска. Здравствуй радость. Что будет завтра, даже им богам неведомо, так чего грустить по тому, чего не знаешь. Верить надо в лучшее, и тогда оно наступит.
Танцуют боги. Дремлет Перв. Слава с Богумиром подъезжают к дверям терема. Оставим их. Пусть отдохнут наши герои, наберутся сил. Впереди трудный день. Пусть он принесет им то, что они заслуживают.
Глава 30 Спасибо за жизнь
— Ты родимая родна мамонька, ты родимой мой родной тятенька,Отдаете вы меня младу-младешеньку во чужую дальну во сторонушку,Ко чужому неродному батюшке, ко чужой неродной мамоньке,Во чужую во семеюшку.Через горы да через высокие, через реки да через глубокие,Через леса да через темные.Как я буду жить там млада-младешенька со чужим неродным батюшкой,Со чужой неродной мамонькой?
Протяжное женское пение, в три голоса раздавалось со второго этажа воеводского терема. Первый же этаж был украшен по-праздничному, ленточки, и колокольчики свисали с потолка, красовались в каждом углу, и даже веник у порога был переплетен ими, и напоминая девичью косу, ждал своего времени, любитель чистоты, скорого своего выхода.
На накрытом белоснежной скатертью столе, прямо по центру красовались два огромных каравая душистого, ржаного хлеба, а сверху, на них маленькие плошечки с крупной солью. Вокруг, вытянув лапы сидели светлячок, домовой и ворон, и пристально, ни на что, не отвлекаясь, сглатывая слюну, смотрели на хлеб.
