— Вот голосят, вот выводят... — Домовой не объяснил про кого он это сказал, но вся троица и так поняла, что он говорит о голосах со второго этажа. — Вот бабы, им бы только повыть. Плохо им — плачут, хорошо — то же плачут, даже когда повода нет, все одно слезы льют.
— Дурак ты, Филька. — То не плач, то прощание с девичеством. Положено так. Предки голосили, причитали, и им велели. — Орон словно говорил все это караваю, зачарованно не спуская с того глаз.
— Сам ты дурень. — Также как ворон гипнотизировал хлеб домовой. — Чего выть, когда тут радоваться надо? Я еще Славку понять могу, она впервой за мужа идет, а Анисья чегось рыдает, у нее уж сын в женихах?
— Тебе же сказали, что положено так. — Вместо Орона ответил Светозар, сглотнув слюну и не отрывая взгляда от другого каравая. — Они може в душе и хохочут, а вот в слух завывать надоть.
— Да пусть хоть все на слезы изойдут, только быстрее выходят. — Буркнул в ответ домовой. — Сил нет терпеть, сам себя сожрать готов. Вот какой дурак придумал не есть с утра до застолья? Извращенец какой-то такое только удумать мог.
— Потерпим. Немного осталось. Ща их расплетут, да заново уложат, платами повяжут, да и выведут. Но жрать и вправду охота. — Вздохнул Орон.
— А кто дорогу мести будет? Мамок то нет? — Светозар попытался отвести взгляд от каравая, и не смог. — Они что туда зелья приворотного добавили? Гляделки не оторвать.
— Кто же его знает. — Непонятно на какой из вопросов ответил ему Орон. — Скоро узнаем.
— А к женихам кто подведет? Перуна тоже нет. — Не унимался светлячок.
— Вот чего пристал? От коль нам знать? Мы так же, как ты тут сидим и ничего не знаем. — Рявкнул на него домовой.
— Во. Замолчали вроде, ща спустятся. — Сглотнул слюну ворон.
Дверь скрипнула, и по ступеням сбежала раскрасневшаяся, взволнованная Морена.
— Во дела. — Выдохнула вся троица. — Ты чего это богиня, вместо мамки девкам будешь?
— Ну-ка брысь со стола. — Махнула на них рукой не ответив, повелительница прави, и побежала дальше. — Не дай Род скатерть испачкали, жрать месяц не дам. — Она схватила украшенный лентами веник, и вернулась к лестнице.
Дверь на верху скрипнула, и вниз начали спускаться, взявшись за руки, две невесты, а богиня тут же начала мести перед ними ступени, пол, и петь:
Ты рожоно мое дитятко,
Мое красное солнышко!
Не будила тебя, девушку,
С ceгo утрышка да раннего,
— Во дает! — Орон завороженно посмотрел на Морену. — Вот уж не знал, что ты так причитать умеешь? — Богиня не ответила, а только прострелила птицу злыми глазами, и продолжила петь и мести путь невестам:
— Пожалела тебя, девушку.
Как с ceгo денечка долгого
Ведь придумал твой батюшко
С родом-племенью расстатися;
Спознавайся, мое солнышко,
С чужим родом-племенью!
— А девки-то наши, гляньте до чего хороши. — Филька поднялся и шагнул на встречу торжеству. — Сам бы женился, да только здоровы они больно для меня. Где бы такую коротышку себе раздобыть?
Слава спускалась по лестнице в красном сарафане, расшитым серебряными цветами, и белым жемчугом, с белыми кружевными рукавами, отороченными золотой каймой, и мехом, и такими же воротом, и подолом, а Анисья словно ее отражение в зеркале, только наоборот, сарафан белый, с золотом, и черным жемчугом, а все остальное красное с серебром и мехом, одинаковыми были только белоснежные платки на голове, завязанные поверх заплетенных в гульки волос на макушках, да красные, усыпанные каменьями сапожки, едва выглядывающие из под стелящегося по полу подола.
Следом за невестами на ступенях появился Лель. Он улыбнулся, выхватил из воздуха свою волшебную свирель, и заиграл удивительно красивую, одновременно грустную и веселую музыку. Полилась она трелью по терему, и потекла в окна, где гомонила ожидающая венчания, возбужденная толпа, которая в тот же миг, завороженно смолкла.
— Расплетались ли? — В расступившееся в стороны пространство вышел Перун в белоснежном хитоне, с вычесанной посеребренной бородой и усами, и с неизменным посохом в руках.
— Расплетались, батюшка. — Низко поклонились, коснувшись пальцами пола невесты.
— Заплелись ли? — Пытался выглядеть строгим бог, но у него ничего не получалась, и улыбка, нет да нет, проскакивала на губах.
— Заплелись, батюшка. — Еще раз поклонились невесты.
— Рушники мужей вязать взяли ли. — Попытался нахмурится Перун.
— Взяли, батюшка. — Третий раз поклонились невесты.
— Тогда караваи берите. Идем во двор вас продавати мужам будем. — Он махнул рукой и толкнул дверь.
***
— Вьюн над водой,
Да вьюн над водой,
Ой, да вьюн над водой расстилается.
Жених у ворот,
Ой, да жених у ворот,
Да жених у ворот дожидается.
Вынесли ему,
Да вынесли ему,
Ой, да вынесли
Сундуки полны добра...
По двум сторонам крыльца стояли нарядные девушки, с вплетенными в косы цветами, в венках из ромашек, и улыбаясь, выводили веселый мотив свадебной песни.
Собравшаяся толпа восхищенно выдохнула, и едва не упала на колени. Невест к жениху выводил сам Перун в сопровождении Морены. Виданное ли доселе дело. Боги пришли венчать смертных лично.
Перун, гордо расправил плечи и спустился по ступеням крыльца к ожидающим там его женихам.
Перв с Богумиром, одетые в белые, расшитые красными нитями рубахи, в таких же портах и в красных кожаных сапогах, поклонились суровому богу в ноги.
— Мальчишник гуляли ли? — Пробасил Перун.
— Нет батюшка. — Ответили оба жениха.
— Отвратно. — Нахмурился тот. — Придется со свадебкой повременить.
Толпа выдохнула, и замолчала, уткнувшись взглядами в громовержца, а тот стоял, морщил лоб и думал:
— Что в оправдание свое скажите? — Наконец спросил он.
— В походе был, батюшка. — Поклонился Богумир.
— Службу княжью правил, батюшка. — Поклонился Перв.
— Понимаю. Дело важное делали, не по злому умыслу традицию нарушили. Быть свадьбе. — Улыбнулся бог.
Толпа взорвалась воплями:
— Слава! Слава Перуну! Слава Перву! Слава Богумиру!
Перун обернулся в сторону терема:
— Веди девок мамка. — Кивнул он Морене. — Пусть руки своим суженным повяжут, а я узлы затяну. К идолам не пойдем, неча деревяшкам кланяться, коли сами боги тут.
Слава с Анисьей спустились в сопровождении Морены с крыльца, подошли к Богумиру и Перву, а те протянули им на встречу левые руки. Невесты накинули на них расписные рушники, и сам коснулись левыми рукам локтей женихов. Перун ловко их перевязал и запел басом:
Ты искуй нам свадебку.
Чтобы крепко-накрепко,
Чтобы вечно-навечно,
Чтобы солнцем не рассушивало,
Чтобы дождем не размачивало,
Чтобы ветром не раскидывало,
Чтобы люди не рассказывали! — Он замолчал и улыбнулся:
— Теперича вы венчаны. Мир вам и любовь. Целуйте друг дружку в уста. Пусть все видят любовь вашу.
Метнулся с неба солнечный луч, осветил лица молодых, и вышла из него Инглия:
— Целуйтесь.
Подошла ближе Морена и улыбнулась:
— Целуйтесь.
— Вышел из лопнувшего пространства Даждьбог:
— Целуйтесь.
— Зависла в небе тройка небесных коней, запряженных в грозовую колесницу:
— Целуйтесь. — Засмеялась Перуница.
Перун дождался, когда молодые поцелуются, и развернул их к толпе, вложив в связанные руки караваи:
— Идите по кругу, угощайте людей хлебом солью, да за столы приглашайте. Пировать будем. Три дня сроку всем, чтобы не одной крошки не осталось, что бы не одной капли не осталось! Гуляй народ во славу молодых!
Горько!!!
***
Столица гудела как рассерженный улей. Смех и песни сливались в одно монотонное жужжание. Столы накрыли прямо перед княжеским теремом, и ломились они от всевозможных яств. Тут и жареные поросята, целиком на блюде, тут и икра черная, и икра красная с севера привезенная, тут и фазаны, и стерлядь, и белуга с осетром, шанежки, кулебяки, расстегаи, и конечно же квас. Лучше на все на это добро не смотреть, косоглазие заработаешь, лучше не нюхать, слюной подавишься, лучше сразу за стол, и угощаться, до перехвата дыхания, до раздутого живота, а потом в хоровод, или скоморохов смотреть. Эх, хорошо!
