Глава 7
— Бог ты мой, и все за несколько часов. Целая вереница событий. Помер почти стариком от инфаркта, однако воскрес ровно через сорок пять лет в собственном теле. По «серьезному» поцеловал Элю, что погибла почти тридцать лет тому назад, а тут она снова живая. Моя любовь, единственная на всю жизнь. И нарвался на «контуру» — здесь и сейчас она так действовать не может. Рановато еще для таких действий, Советский Союз сейчас стоит твердо, хотя гниль по нему уже пошла!
Павел только головой покачал со стороны в сторону. Усмехнулся, не видя, как в эту секунду его лицо прорезали почти старческие морщины, которые почти сразу исчезли.
— С ума сойти можно!
Но так как приступа безумия он не ощущал, то прикусил губу на диво крепкими и здоровыми зубами. Посмотрел на таз с выстиранной одеждой и бельем, и решительно поднялся с табурета. А до этого Павел даже на минуту не присел — уложив Эльзу, пошел в баню стираться, благо там «малютка» стояла. Насыпал в стиральную машину порошка, налил два ведра отстоявшейся в бочке воды, забросил вначале «белое» — девичье белье с рубашкой и собственную майку с полотенцем. Стирка заняла пять минут — отжал, прополоскал в тазу, дважды сменив воду, пока в «малютке» крутилось в мыльной пене основная масса грязной одежды.
Только вздохнул пару раз — до стиральных машин с полным циклом еще лет десять, пока «Вятка-автомат» появится. А в обиход для населения еще лет пятнадцать пройти должно, а то и все двадцать, когда в магазинах чего только не появится из бытовой техники, особенно в специализированных магазинах — заходи и бери, были бы деньги на карте…
— Спит, — тихо прошептал, наклонившись над Эльзой — девчонка посапывала. Коснулся губами лба — тот был прохладный, и это радовало. Потому отключил электрогрелку — пламя камина хорошо согрело комнату, и подкладывать дрова не было нужды. Зато опустил вниз сушилку, и аккуратно развесил на ней все постиранное. И тихо, на цыпочках вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Теперь нужно было подумать о случившихся за сегодня делах, более серьезно и предметно, и хотя бы очертить круг наиважнейших мероприятий, которые требуется воплотить в жизнь.
— Бля, сегодня меня могли «оформить» эти дети самки собаки, по «третьей категории», как я раньше подобных «проводил». Тьфу ты, до этого еще десять лет должно пройти, не меньше. А вот то, что они на «ливонке» свои «схроны» устроили, как и я в будущем, говорит о том, что у нас мысли в одном направлении на хрен «заточены», либо наставники общие. А вот это уже «теплее», как говориться, в одной игре, в которую двое играть могут, а то и больше, исходя из скачек вокруг коня Боливара…
Павел говорил еле слышно, бормоча себе под нос несуразности. Просто-напросто, он сейчас привыкал к своему голосу, юному и ломкому, давно забыв, как он звучал у него раньше. И посмотрел на бутылку водки со стаканом, которые принес из комнаты.
— Парень, тебе только через два месяца семнадцать лет будет, а ты на водку уже смотришь, — усмехнулся Никритин, прекрасно ощущая, что тело хоть и юное, а вот запросы старые.
Память давила могильной плитой, той самой, под которой он мог улечься десятки раз, и сегодня вечером накрыться вместе с Эльзой, причем в самом что ни на есть прямом смысле. На месте двух «конторщиков» он бы сделал это незамедлительно, «упрятав концы» в столь надежном месте, давно заброшенном и непосещаемом.
— Ладно, побалуй себя немного, теперь можно, потому что срок жизни в столь юном теле для меня окажется очень коротким, до «перестройки» не доживу. Да и не начнет ее «меченый», пока у него охраны немного. И сучка его тоже — она им вертит, как хочет, и кукловодит. И будет тебе, Рая, привет из-под сарая, а потом из рая!
Несмотря на ернический тон, глаза Никритина сузились, и на лице снова пролегли морщины. Теперь он был мысленно готов к «активным акциям», причем отнюдь не теоретически, начав мысленно прощупывать возможные варианты «акций».
— «Убирать» нужно Ельцина и Яковлева, причем сейчас, за год, без оттягивания сроков. Но три «объекта» ликвидировать сложно, а ведь предателей прорва, почти все руководство, вкусившее «сладкой жизни», и тех привилегий, которые дает власть. Стоп, не торопись — бежишь мыслями вперед — пацан внутри торопится, думать мешает. Ничего, мы его сейчас стаканчиком маленько приглушим, пусть побудет в дурмане.
Никритин щедро плеснул водки, но не в стакан, а в рюмку, которую взял с кухонной тумбы — руку только протянул. Поставил пепельницу, выдвинул ящик и извлек начатую пачку «Таллинна» — эти сигареты он любил больше других, но с распадом страны они исчезли, как и рижская «элита». А тут целая пачка табака, вкус которого он забыл за долгие тридцать с лишним лет. Вытряхнул сигарету и закурил. Удивился после нескольких затяжек — не закашлялся, как вроде бы должно было произойти с парнем, что впервые в жизни несколько раз затянулся сигаретой.
— Эх-ма…
Рюмка с водкой пошла так же легко, как и сигарета, организм принял алкоголь совершенно спокойно. И тут же пришло решение, настолько простое, что он головой покачал, и еле слышно произнес:
— Нужно вспомнить все… Фу, прямо как из фильма фраза. Но это так — все детали нужны — как меня «подставили» и завербовали, как под Эстонию «затачивали» — ведь на владение языком сразу внимание обратили. Нужно вспомнить, как в песне бородатого либерала, певца перестройки — «ты помнишь, как все начиналось»…
Ерничая, и безобразно фальшивя, негромко напел Никритин. И моментально замолчал, прикусив губу.
— Пересмотреть надо все дела минувшие, в них и есть ответ на многие вопросы, которые дня сегодняшнего касаются…
Глава 8
— Дуче жив! Вива ла Бенито Муссолини!
От громкого выкрика прямо в ухо Павел подавился табачным дымом и чуть не выронил сигарету, что было бы крайне неразумно с точки зрения экономии. Болгарские сигареты по 35 копеек пачка, продавались повсеместно и были по карману постоянно нищенствующей студенческой братии. Тем более будущим педагогам, чья стипендия в «полтинник», на червонец больше, чем во всех остальных ВУЗах, вызывала у «товарищей по высшему образованию» нескрываемую зависть.
— «Рафа», ты язык свой хоть немного придержи. Ладно, когда ты с «попом» по общаге пьяные шарахаетесь и орете, но тут бабье — они донести куда следует могут, и приедут за тобой те, кому это нужно. И выдернут как морковку из грядки, и даже землю не стряхнут.
— Ни хрена, не времена тридцать седьмого, — Логинов как всегда был навеселе, от него разило пивным ароматом. — Вон, профессура наша и не такое сболтнуть может, когда «навеселе».
— Они хоть пьяные бывают, но разумные, и про дуче не говорят, — отрезал Павел. Действительно, так и было — пили многие, зачастую демонстративно — среди историков это считалось своего рода фрондерством, ностальгией по тем хрущевским годам, когда был развенчан и осужден «культ личности», а Сталинград в Волгоград переименовали. Пили поклонники музы Клио и в университете, и в педагогическом институте, так как в последнем добрая половина профессорско-преподавательского состава из ИГУ была. Их втихомолку порой «колчаковцами» именовали, ибо по указу этого временщика с адмиральскими погонами на плечах, университет был создан, а «пед» на три года позднее, для подготовки «красных учителей». Но сейчас дружно выпивали и те и другие — то ли жизнь семейная не устраивала, но скорее своего рода протест против существующих реалий и догматизма, буквально навязанных секретарями по идеологии. Историки ведь, если они в дело погружены, несоответствие в линии партии быстро находят. Но правило железное тут — раз нашел истину, то молчи, длинный язык живо обрежут, или вырвут, тут по всякому бывает.
Такое крылатое выражение ходит — если подумал, то не никогда говори; если сказал, то не пиши. А раз написал — то не публикуй. Но если опубликовал — сразу же откажись, не медли!
