Балаганов с тоскою в глазах кивнул:
— Думаю, весь комплект. Горки, инсульт, Мавзолей, сталинский съезд, процессы вредителей… все пятилетки, которые мы доблестно просрали… Шиш он теперь поверит, что в этой стране с таким контингентом можно построить хоть какое-нибудь будущее. А раз будущего нет, то и мы с вами — самозванцы из ниоткуда, и цена нам три копейки.
Остап снял фуражку и вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
— И вправду он у вас диверсант, — согласился он. — Хуже Мерлина. Вот уж действительно — не везет так не везет. Обидно, а я-то настроился задержаться здесь подольше… Ладно, юноша, пока мои талоны еще не аннулировали, приглашаю вас отобедать в кремлевской столовой. Но имейте в виду, уважаемый Шура, даром я вас питать не намерен. Синтезатор, который у вас в мешке, он что, настоящее золото делает из опилок? Прогресс, молодцы. Тогда вы мне после обеда наштампуете побольше золотых бранзулеток, и я через румынскую границу рвану в Египет. Чувствую, мумию Тутанхамона без моей помощи не откопают…
— А я, пожалуй, поеду в Питер, — задумчиво сказал Балаганов. — Там через месячишко инженер Лось Мстислав Сергеич вывесит на улице Красных Зорь объявление о полете экспедиции на Марс. Приду первым, назовусь Гусевым и запишусь в команду. На этой планете уже ловить нечего, а Марс пока еще ничейный. Значит, будет мой.
— Думаете, там есть разумная жизнь? — полюбопытствовал Остап.
Как раз в это мгновение из дверей Совнаркома медленно, с чувством выполненного долга, вышел Паниковский. Теперь на нем были новенький френч и фуражка с зеленым околышем. Под мышкой он нес гуся. Балаганов потерянным взглядом проследил за вредителем.
— Разумная жизнь? Там? — горько переспросил он у Остапа. — А здесь, вы думаете, ее очень много?
ПОСЛЕ ОБМЕНА
— Присаживайся, Рудольф Иваныч. Чаю хочешь?
— Спасибо, Юрий Владимирович, не откажусь.
Пока бесшумный, как призрак, секретарь в штатском разливал чай, гость с любопытством разглядывал кабинет Андропова. Четыре окна, сверху донизу укрытые шелковыми кремовыми шторами. Тяжелый двухтумбовый стол. Полдюжины венских стульев. На стенах три репродукции в рамках, бессмертная чекистская классика: Меньшиков в ссылке, боярыня Морозова на этапе, царь Петр берет показания у царевича Алексея. Из всех видимых предметов роскоши — телевизор «Рекорд», накрытый газетой «Правда». Если вынести за скобки картины и телевизор, стол заменить на нары, а «Правду» — на «The New York Times», комната будет мало чем отличаться от его камеры в федеральной тюрьме города Атланты, штат Джорджия, США.
— Как тебе на родине, Рудольф Иваныч? Успел отдохнуть?
Бывший советский разведчик, бывший американский заключенный и вот уже почти неделю как свободный человек Рудольф Абель кивнул.
— Отлично, тогда не будем терять время попусту. Чем быстрее ты войдешь в колею, тем будет лучше для твоей новой службы… Тебе, кстати, уже объяснили ее суть?
— В самых общих чертах. Намекнули, что придется выступать перед аудиторией. Речь, наверное, идет о преподавательской работе?
Андропов усмехнулся и помотал головой.
— Нет-нет! Прости за цинизм, но ты слишком ценен, чтобы расходовать твой ресурс таким образом. У партии и правительства есть идея получше. Ты как относишься к Ти-Ви?
— К чему, извините, я отношусь? — растерялся Абель.
— К Ти-Ви. К телевидению. Не к советскому Ти-Ви, разумеется, — его ты пока еще толком не видел, — а к телевидению вообще? К телевидению как средству массовой коммуникации? Ты Маршалла Маклюэна, пока сидел, случайно не прочел, а? Ну ничего, здесь наверстаешь. Он, хоть и антисоветчик, а верно сообразил: сила и власть Ти-Ви так велика, что за считанные месяцы всю страну, от Калининграда до Кушки, можно превратить в один большой колхоз. И только от нас с тобой зависит, как будет называться этот колхоз — «Путь к коммунизму» или «Путь к капитализму». Смекаешь, нет?
— Честно говоря, не вполне, — признался Абель.
— Ладно, объясняю на пальцах. СССР — страна героев, но наше Ти-Ви никак не может выбрать нужных. В результате мы проигрываем Западу идеологическую битву. Кто у нас на экране? Победители соцсоревнования, шахтеры-передовики, доярки-рекордсменки… Все это очень патриотично, но, к сожалению, абсолютно не романтично. Ты вот в детстве хотел стать дояркой? То-то и оно. Другое дело — чекист! И не стукач, не филер, не сексот, а боец невидимого фронта, наш человек, живым и невредимым вернувшийся из логова врага… Да лучшего агитатора, чем бывший агент, стране не найти! Теперь тебе ясно, наконец, какая от-вет-ствен-ней-шая работа тебя ожидает?
— Но я же… — От неожиданности Абель едва не выпустил из рук подстаканник со щитом и мечом. — Я ведь, так сказать, э-э… засвеченный агент. Я же, некоторым образом, провалился…
— Чепуха! — Андропов сердито отмахнулся. — Уж от кого-кого, а от коллеги я не ожидал такой идейной узости! Ну «засвеченный», и что с того? Чем плох свет? Наоборот, свет лучше тьмы, благороднее, ярче. Так что в высшем философском смысле твой провал — это не твой провал, а их провал, то есть наш успех.
Хозяин кабинета достал из ящика стола синий томик и прочел:
— «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать». Поэт Пастернак, между прочим. Лауреат, на минуточку, Нобелевской премии по литературе. Нобелевке веришь? Если уж сам творец не должен отличать, то телезрителю тем более западло. Через неделю все забудут про твою отсидку и про обмен на мосту, а помнить будут главное: ты — Герой Героич… Думаешь, тот сбитый Пауэрс, на которого мы тебя обменяли, нигде не высовывается? Да черта с два! Мне доложили: он уже шустрит на всех каналах — у Ларри Кинга, у Теда Тернера, у Фила, мать его, Донахью! Он уже «кока-колу» и памперсы рекламирует, зараза. И это при том, что физиономия у него подкачала. Какой-то продавец сосисок, а не сбитый летчик…
Андропов развернул настольную лампу и направил свет на Абеля.
— Вот ты — совсем другое дело, — похвалил гостя хозяин кабинета. — Волевой подбородок, орлиный профиль… Пару часов в солярии, подтяжка кожи, боттокс, макияж — и будешь не хуже Павла, к примеру, Кадочникова или Вячеслава, скажем, Тихонова… Запросто сможешь сниматься для рекламы. Как насчет того, чтобы стать первым советским брендом, а? Только вообрази плакат — твое лицо на фоне сберкнижки и подпись: «Рудольф Абель: храните деньги в Сберегательной кассе!» Или ты стоишь рядом с лайнером, смотришь вдаль — и подпись: «Разведчик Рудольф Абель: летайте самолетами Аэрофлота!» Звучит? Ну ладно, это все потом, сначала мы с тобой займемся Ти-Ви…
Андропов вернул лампу на место, снова пошарил в ящике стола, извлек узенький сиреневый листок и издали показал его Абелю.
— Мне тут принесли телевизионную сетку вещания. — Со своего места Абель разглядел лишь ряд машинописных строчек, которые были вписаны в аккуратные графы. — Давай-ка, Рудольф, дружище, Иваныч, вместе подумаем, куда тебя внедрить в первую очередь. Сразу предупреждаю, что в СССР пока всего два канала и на этих каналах не больше десятка программ с приличным охватом публики, так что выбор, к сожалению, невелик… Программы «Сельский час» и «Ленинский университет миллионов» пропускаем, рейтинг у них, к сожалению, хреноватенький… «Играй, гармонь»… Хм. На гармони играть умеешь? Совсем не умеешь? А на балалайке? На виолончели? На барабане? Передачу можно переименовать, если что… Все еще нет? Ладно, пока ставим вопросик и едем дальше… Оп! То, что надо! «Клуб кинопутешественников». Ведущего, Сенкевича, сплавим куда-нибудь на плоту, а ты вместо него будешь всем рассказывать о странах, где побывал…
— Но ведь мне… — начал было Абель.
— Ах да, у тебя же пожизненная подписка о неразглашении. Черт, досадно, неплохой вариант пропадает… Ну ты мог бы рассказывать о странах, где никогда не был, — кто там будет проверять? Мы и Сенкевича, между нами говоря, далеко не во все страны пускаем, и про те, куда не пускаем, он рассказывает особо проникновенно, прямо заслушаешься… Ну хорошо, на время отложим, ставлю еще один вопросик на полях… Смотрим дальше… О-о, нашел! Тут мы уж точно рисуем галочку. Можешь сказать без запинки «дезо-кси-рибо-нукле-ино-вый»?
