— Дезоксирибонуклеиновый, — повторил Абель. — А что это значит?
— Понятия не имею, — пожал плечами Андропов. — Что-то научное. У нас, видишь ли, тут имеется рейтинговая передачка, «Очевидное — невероятное», как раз про науку. Открытья, просвещенье, дух, и всё такое. То, что Пушкин прописал. Ты же вроде атомные секреты у американцев воровал — значит, протон от пургена отличишь, хе-хе… Пойми же, чудило, ты герой, тебе необязательно быть умником. Главное, не заикайся на длинных словах, имей вдумчивый вид и носи очки, а если что, твоим консультантом будет сам товарищ Капица…
Несколько секунд Андропов еще поколдовал над сиреневым листком, пару раз повздыхал и наконец удовлетворенно крякнул.
— Вот! — сказал он. — Ставлю еще одну галочку в твою пользу. Оч-чень, доложу тебе, перспективный вариантище. Ка-Вэ-Эн, он же Клуб веселых и находчивых, это почти по основной твоей специальности. Должность ведущего, увы, предложить тебе не могу, она навечно закреплена за одним… хм… одним очень полезным для нашей с тобой Родины человеком… Зато место капитана любой команды — твое. Можешь выбрать бакинцев, они понимают субординацию: треть своих лучших шуток всегда будут отстегивать тебе. Но ты бери не все, а с разбором. Помни: про руководящую роль КПСС и про КГБ у нас шутить нельзя, это тебе, дружочек, не Штаты… А про отсутствие в магазинах колбасы — можно, но не больше одной шутки за игру, иначе команда выбывает на весь сезон.
Андропов опять уткнулся в бумажку и забормотал себе под нос:
— Та-ак… Игра «А ну-ка, парни!». Ты мог бы демонстрировать то, что умеешь… Или нет, ты же полевой агент. То, что умеешь ты, лучше не демонстрировать вообще нигде… Может, тебе подойдет «Спокойной ночи малыши»? Хорошая, нужная программа для подрастающего поколения советских людей. Тут главное, чтоб эти подрастающие дружненько поверили, что новый дядя Рудя — это то же самое, что прежняя тетя Валя, только без сережек и маникюра… в принципе, легкий маникюр тебе тоже не повредит, хотя… Ладно, пока проехали, пусть стилисты над этим кумекают… Та-ак, та-ак, что у нас еще? Эге, нашел наконец! То, что надо! Ты, надеюсь, не против кабачков?
— Кабачков — в смысле овощей? — уточнил Абель.
— Кабачков — в смысле забегаловок. У нас тут недавно программа стала выходить, «Кабачок», рейтинги просто зашкаливают. Сидят артисты из Театра сатиры, глушат пиво, травят анекдоты, поют под фанеру… И все это вроде как не у нас, а где-то в Польше, и все они там сами как будто поляки. Есть у них пан Директор, пан Спортсмен, пан Профессор… А ты будешь, например, пан Разведчик. Или, еще лучше, пан Резидент.
— Но я же не артист…
— И что с того? Да ты в сто раз больше артист, чем они все! Ты десять лет настоящим американцем притворялся, тебе прикинуться фальшивым поляком — вообще раз плюнуть. Будешь под пиво, под анекдоты учить всю эту долбаную братию Родину любить… тексты тебе напишут в Отделе пропаганды ЦК, я завизирую, ты их просто будешь заучивать и читать с выражением… Думаешь, не справишься?
— Думаю, справлюсь, — ответил Абель и впервые за весь этот разговор соврал собеседнику.
Потому что думал он в этот момент совсем про другое: про то, как в Калужской области, в паре сотен километрах отсюда, в чистом поле под березой закопан паспорт на имя Вилли Максовича Фишера — поволжского немца, по специальности агронома. И если Абелю удастся обмануть кураторов и добраться до этого паспорта, можно будет на долгие-долгие годы законопатиться в самую дальнюю сибирскую деревню, где нет ни Андропова Ю. В., ни советского Ти-Ви, ни Аэрофлота. Даже электричества тоже, к счастью, никакого нет…
— Споем, что ли? — предложил Юрий Владимирович. — Ну-ка грянем нашу, разведчицкую? — И, не дожидаясь, начал первым, с большим чувством: «Я прошу, хоть нена-а-а-адолго, боль моя, ты поки-и-и-и-инь меня…»
Гость осторожно подпевал. Дальше первого куплета оба они, однако, не продвинулись: Юрий Андропов — потому что вдруг напрочь забыл слова, а Рудольф Абель — потому что никогда их и не знал.
КРУГОВОРОТ
Утром 12 марта 1985 года в московской квартире писателя Юлиана Семенова зазвонил телефон.
— Позовите, пожалуйста, Наташу. — У голоса в трубке был мягкий, но ощутимый зарубежный акцент.
— Извините, товарищ, вы ошиблись номером, — ответил писатель, повесил трубку и, вздохнув, стал собираться.
Через сорок пять минут он уже входил под полутемные своды шашлычной на Ленинградке — той, что напротив гостиницы «Советская». Двадцатипятилетний корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Джек Вайнтрауб, месяц назад переведенный в Москву из сонного Баден-Бадена, сидел на своем обычном месте возле окна и внимательно рассматривал на просвет ломтик любительской колбасы.
— Жека, дружище, тебе еще не надоела эта конспирация? — Писатель подсел рядом и сделал знак официанту. — Ты же не шпион какой-нибудь, ты официально аккредитован в столице СССР, оплоте мира во всем мире. Ну давай в следующий раз сходим в ЦДЛ. Там солянка — пальчики оближешь. Я твоему папе обещал, что свожу тебя в лучшие рестораны Москвы, а мы с тобой уже в третий раз встречаемся в этой забегаловке. Спрашивается, какого черта?
Папа Джека, знаменитый фотокор агентства ЮПИ Сол Вайнтрауб, бывший одессит, ставший чемпионом Миннесоты по боксу в полутяжелом весе, был старинным приятелем Семенова. Солу не раз приходилось пускать в ход кулаки, уберегая пытливого русского писателя от объектов его писательского любопытства. Так что, когда Джек получил новое назначение, Вайнтрауб-старший дозвонился до Москвы и взял с Семенова клятву: пусть, мол, он теперь побудет его мальчику — хотя бы на первых порах — гидом, советчиком и большой ходячей советской энциклопедией.
— В вашем ЦДЛ все столики прослушиваются КГБ, — ответил Джек. По-русски он говорил неплохо, но акцент был неискореним. — Вы же, Юлиан Семенович, мне сами об этом рассказывали.
— Но-но! — Семенов погрозил ему пальцем. — Только не надо вот этих ваших буржуазных преувеличений. Не все столики, а всего пять, самых лучших. Хотя ты, пожалуй, прав: выбирать худшие я не привык… Ну ладно, давай уже выкладывай, что у тебя случилось? Ты ведь меня оторвал от пишущей машинки не просто так.
Официант принес две порции шашлыка и был тотчас же отправлен обратно — за соусом, зеленью, острыми ножами и зубочистками, без которых здешняя баранина из еды превращалась в пытку.
— У меня случилось? — медленно переспросил Джек. — Да вы что, Юлиан Семенович! Это ведь не у меня, это у вас случилось. Я до сих пор… как это по-русски?.. охреневаю. Я вообще не понимаю, как мне реагировать и как обо всем этом писать.
— Подумаешь, теорема Пифагора, — хмыкнул Семенов. — Смотри на вещи проще. Вам же всем наверняка раздали пресс-релизы. Как все собкоры пишут, так и ты пиши, не промахнешься. Если хочешь, могу надиктовать: в Москве состоялся внеочередной Пленум ЦК КПСС. Партия простилась с ее верным сыном, Генеральным секретарем ЦК, членом Политбюро, трижды Героем Социалистического Труда Константином Устиновичем Черненко. Затем был избран новый Генеральный секретарь. Вот и все. Что конкретно тебя удивляет?
— Имя, фамилия и отчество вашего нового Генерального секретаря! — выдохнул Джек. — Простите, но это ведь уму непостижимо!
— Вполне нормальные имя, фамилия и отчество, — пожал плечами писатель. — Юрий Владимирович Андропов. Я, кстати, неплохо его знаю. Вполне контактный дядька, даже немного поэт. В ближайшие пару месяцев я тебе, конечно, ничего не обещаю, но потом можно будет попробовать организовать интервью. Напомни в конце апреля, мы заранее обмозгуем вопросы… Женя, да что с тобой такое? Погоди, ты здесь что-то уже съел? Что-то несвежее? Паштет?
— Но послушайте, ведь Андропов же был… он же был… он же… — Джека заело, как пластинку, и он не мог закончить фразу.
