Прекрасно представляю себе, как вот такие холодные речи вдребезги разбивают романтические иллюзии какой-нибудь Майки или Нелле. Но мы не Майка. Мы, слава Богу, магистры.
– Знаешь, Магда, – произнес я задумчиво, – ты иногда так недобро отзываешься о людях, что я даже теряюсь. Скажу больше. Ты меня просто смущаешь.
В ответ она с невозмутимым видом дошла до моего готического кресла и уселась, положив ногу на ногу и не касаясь спинки.
– Я пришла сообщить тебе еще кое-что. Я ухожу от Хельмута. После развода я получаю фирму «Кестнер Мода». Если захочешь, она будет называться «Бруно Штейнглиц Мода». Подумай об этом. Прежде чем бежать к этой Ветте в ее Госпиталь.
Тут Магда встала.
– Да, и помни – это мое предложение не вечное.
Она перехватила свою сумочку поудобнее и чеканным шагом вышла прочь, унося с собой знамя вопиющей женственности. Вот уж действительно, как выразился мой ироничный земляк Гейне: не талант, зато характер. А я отправился бриться – собственно, в Госпиталь можно было бы пойти и так, но я как-то незаметно для самого себя дал зарок быть хорошим мальчиком.
«Вестник Альтштадта»: «В течение последних двух недель Бруно Штейнглиц был неоднократно замечен в обществе Хильды Ветте, племянницы оружейного магната Хельмута Ветте. По слухам, под влиянием нового увлечения Бруно занялся психиатрией и не на шутку взялся за излечение двоюродного дедушки своей пассии, известного ветерана майора Вольфганга Ветте. На снимке: Бруно и Хильда в страйкбольном магазине «Гуннарэйрсофт».
* * *
– Ты уверена в размере?
– Бруно, я у бабушки три раза спрашивала.
– Черт, не знаю, как выйдет. Он дядька высокий, но кожа да кости…
Нагруженные пакетами, мы с Брюн поднялись по гранитной лестнице дома на ФридрихЭбертШтрассе, миновали холл и в гостиной столкнулись с тетушкой Амалией.
– Купили-таки, – проворчала она.
– Ну, тетя Амалия, вы сами говорили, что он ужасно страдает без военной формы… А кстати, почему он не носит парадный мундир?
– Вот об этом, Бруно, спроси его сам. Это что такое?
– Это ботинки. Выбрали какие повнушительней.
– Господи, прямо танки какие-то…
– Майки двух тонов – «дикий лес», а второй… Брюн, как называется?
– Ой, не помню. Тоже какой-то лес.
– Ладно, неважно. Зимних не брали, путь у дедушки Вольфа будет вечное лето, по крайней мере, костра из паркета не разведет…
– Вы что же, нашли какой-то военный магазин?
– Нет, это все из страйкбольного клуба. Детишки ездят в Голландию играть в войну… Хотя в армии такие же… вот уж чем сыт по горло на всю оставшуюся жизнь.
– Бруно! А это что? Нет, ты точно не в себе! – Тетушка Амалия двумя пальцами с ужасом потянула из кобуры шестидюймовый «люгер» фирмы «ВЕ-Эйрсофт».
– Тетя Амалия, это пневматический пистолет, стреляет пластмассовыми шариками… Шариков нет, баллона с газом тоже, так что опасности никакой.
– Но он как настоящий… и такой тяжелый! У тебя есть на него разрешение?
– Конечно, есть. Заметьте, что и мне, и дедушке Вольфу уже исполнилось восемнадцать… А что он написал в письме?
Амалия пожала плечами.
– Стиль у него ничуть не изменился. Как всегда, сухо и коротко – все в порядке, жив-здоров, целую, всем привет. Ума не приложу, что писать в ответ.
– Да напишите, что обычно пишут в армию: дома все хорошо, давно не имели известий, волновались, пиши чаще. Дедушка Вольф сентиментальностью как будто не грешит… Давайте-ка его позовем.
Я вышел на внутреннюю лестницу.
– Майор! Здесь Штейнглиц! Спуститесь к нам!
– Майор, я только что из штаба. Получен приказ – перейти на новую полевую форму. Компьютерно-цифровую – знаете, такие квадратики. И то сказать, окопная жизнь превратила нас в каких-то робинзонов… Я захватил комплект для вас. Главное, убедитесь, что ботинки подходят, в нашем походном деле обувь важнее одежды. Майки довольно симпатичные…
Господи, ну и глаза у него. Не перегнул ли я палку? Ладно, была, не была, пошли дальше.
– Парадный мундир, как я понимаю, у вас в полном порядке… но до парадов, майор, нам пока далеко. Хотелось бы взглянуть на вас при всех регалиях… Да, и еще одно. Ваш пистолет, насколько мне известно, так и остался в сорок втором полку. Не сомневаюсь, что вы, как старый солдат, всему предпочитаете хорошую винтовку, но офицер без личного оружия это непорядок. Вот, я еще прихватил – к сожалению, ничего другого не нашлось, – и это, кстати, было истинной правдой.
Дедушка Вольф медленно вытащил «парабеллум» из кобуры, и так же медленно затолкал обратно. Как во сне, он подошел к столу, сгреб всю эту кучу пятнистой одежды вместе ботинками и портупеей, прижал к груди, словно лучшего друга после долгой разлуки и так застыл, глядя перед собой невидящим взглядом.
Мне стало не по себе. В голове этого мосластого старика с лошадиным лицом, когда-то юного честолюбца, сначала помешавшегося на войне, а потом – без войны, происходило что-то, чего я при всем желании уразуметь не мог.
Но вот он посмотрел на меня, силясь что-то сказать, дважды вытягивал губы, но явная судорога сводила ему челюсти. Две слезы пробежали по его запавшим щекам и скрылись в усах, где ржавая осень еще местами проступала сквозь зимнюю белизну. Наконец, совладав с собой, дедушка Вольф вымолвил:
– Благодарю вас… господин полковник. Простите, мне трудно говорить… – и спешно вышел прочь со своим скарбом.
Бабушка Амалия издала какой-то хлюпающий звук и нервно поправила любимую камею среди кружев на шее.
– Ну, Бруно, – сказала она, приложив платочек к правой ноздре, – надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
* * *
– Бруно, вообрази, он спит в этих твоих ботинках! – сказала Брюн. – Кстати, что это вы вчера так кричали?
– Было совещание в штабе. Дедушка устроил всем страшнейший разнос.
– Кому это – «всем»?
– Из тяжелых фигур был бригадный генерал, ну, и кое-кто помельче.
– Бруно, ты только сам не начни всех их видеть.
– Да уж, ничего не скажешь, вошел я во вкус. Ты знаешь, я бы уже дал и генеральное сражение, но девчонки говорят, что ему это не по силам.
– Их тоже захватило, – вздохнула Брюн. – Дедушка теперь все время беседует с Беккенбауэром, это его любимчик, про тебя, между прочим, рассказывает, и знаешь, что мне сказала Марта? Я, говорит, обожаю Шумахера. Попроси Бруно, пусть назначит его командиром бригады.
Тут лифт остановился, я поднял одну решетку, вторую, и мы вошли.
– Бог ты мой! – ахнула Брюн. – И здесь ты живешь? Какой-то ледовый дворец Юханнесхофф. А это что за ящик?
– Это мой кабинет. У меня там стол и компьютер. Леонардо да Винчи сказал, что малые пространства сгущают мысль… то-то, думаю, у меня в голове ветер гуляет, пора сгуститься… Купил фанеры, взял дрель, провел туда свет… Брюн, здесь же был гараж, когда я его покупал, он и четверти не стоил – того, что за него дают сейчас. Если ты выйдешь за меня, мы его продадим за сумасшедшие деньги и купим нормальный дом. Еще и останется на свадебное путешествие.
Как всегда, стоило коснуться этой темы, Брюн помрачнела. Я взял ее за руки, подвел к дивану и усадил.
– Ну объясни мне, что тебя мучает? Давай-ка расскажу тебе еще раз. У меня не просто мальчишеское чувство. Передо мной открывается четвертый десяток. Я хочу семью, и хочу только с тобой. Можешь смеяться, но ты женщина моей мечты, и никаких других мне не надо – поверь, я знаю, о чем говорю. Я, прах меня дери, меняюсь на глазах, мать родная не узнает… Вот теперь ты мне расскажи – что я делаю не так.
Брюн подтянула ноги, перевернулась, обняла меня поперек живота, прижалась щекой к моему плечу так, что я не видел ее лица, и заговорила:
– Все ты делаешь так, я все вижу и очень это ценю. Я тоже люблю тебя, Бруно – мне даже страшно как. Я возвела вокруг себя целую полосу укреплений и спряталась от мира в башне… а ты прошел сквозь все это не глядя и сразу очутился внутри… плакали все мои клятвы и хитрости. Бруно, я ведь совершаю преступление. Я уже должна быть далеко отсюда. А у меня нет сил расстаться с тобой. Это просто безумие.
