– Мощь моего Ордена – самое лучшее оправдание его действий, мой Император.
Правитель Мельина ничего не ответил.
«Нерг всё рассчитал. Он точно знал, кого отправить в императорскую ставку. Такого вот, на первый взгляд обычного царедворца, привыкшего гнуть спину; Нерг хотел, чтобы о нём думали как о самом обычном магическом Ордене, лишь незначительно отличающемся от той же Радуги. И пока мы тут вели бесконечные разговоры, Нерг всё сделал к своему вящему удовольствию. Мы действительно идём вперёд почти вслепую, мы действительно полагаемся на рассказ лишь одного центуриона, встретившегося лицом к лицу с тварями Разлома; на первый взгляд выглядит всё это весьма достойно, но почему я не могу забыть свои опасения, что вся моя армия – лишь пешка в непонятной партии, разыгрываемой Всебесцветными?»
– Почему же ты молчал об этом раньше, нергианец? Легионы могли бы занять лучшую позицию и спокойно ждать атаки, а не ползти в неизвестность!
– Прошу прощения у моего повелителя, надеюсь, что не навлеку на себя августейшую немилость, – поспешно поклонился чародей. – Мой Орден использовал много путей. Никто не знал, который из них приведёт к успеху. В конце концов действенным оказался именно тот, о котором недостойный слуга истины поведал своему повелителю. Были совершены… обильные жертвоприношения. Я жду дальнейших распоряжений моего командора и, как только они поступят, передам их владыке Мельина.
– Посоветуй им, пусть поторопятся, – заметил Император. – Если всё так, как ты говоришь, нам надо немедленно выбрать позицию и начать её укреплять. Только так у нас есть шансы продержаться до подхода помощи.
– Мой Император столь же мудр, сколько и храбр, – поклонился нергианец.
– Не расточай льстивые слова, чародей, а делай своё дело. К битве я должен быть на ногах! Ты не забыл об этом?
– Ни в коей мере, повелитель. Этой ночью мы проведём ещё один обряд. Могу ли я… э-э-э… задействовать ещё одного из оставшейся пары аколитов Слаша Бесформенного?
– Можешь, нергианец. – Император дёрнул щекой. – Сежес!
– К услугам моего повелителя. – Чародейка церемонно присела.
– Пленники по-прежнему молчат?
– Истинно так, мой Император, – вздохнула волшебница. – Мы пока не применяли к ним… м-м-м… самые острые из доступных методов, но, если возникнет нужда…
– Подождём, что получится, когда останется только последний из них, – мрачно уронил Император. – Нергианец! Готовься.
– Я весь в распоряжении моего Императора.
* * *
Второе жертвоприношение оказалось ещё более впечатляющим, нежели первое. На сей раз быка забили прямо перед парой связанных аколитов Слаша; помимо него, зарезали несколько чёрных куриц. Ликтор вновь склонился к пленникам, вновь задал вопрос, будут ли они говорить; один из аколитов даже не повернул головы, второй затрясся всем телом, однако тоже промолчал. На сей раз видения оказались более смутными и оттого ещё более пугающими. Император видел гибнущие миры, множество миров, поглощённых великой пустотой; видел гибнущих богов и богинь, павших в тщетной попытке защитить свою паству. Ничто наступало, неосязаемое, невидимое, неопределённое, и Император ощутил даже что-то вроде облегчения – им, по крайней мере, предстояло иметь дело с видимым и воплощённым врагом. Если, конечно, посланец Нерга не ошибался. Или же сознательно не вводил в заблуждение.
Император не мог понять многое из того, что видел. Ему почудилось, что на миг перед его мысленным взором мелькнул Эфраим, старый эвиальский вампир, и не один – марширующий во главе целой армии Ночного Народа; шли и другие отряды – во множестве; собирались на битву гномы и эльфы, орки и гоблины, тролли и огры, и ещё множество иных рас, наделённых даром речи.
В Эвиале пылала своя собственная война; связанные бездной Разлома миры готовились к решающим сражениям.
…После того как второй аколит Слаша Бесформенного расстался с жизнью под жертвенным ножом, Императору стало действительно легче. Он смог подняться в седло – под приветственные крики своего войска. Без белой перчатки владыка Мельина по-прежнему ощущал себя словно нагим, левая рука ещё плохо шевелилась, но поры закрылись, она больше не кровоточила, исчезла мучительная слабость, быстро восстанавливались силы.
Однако ценою этого стали уже две человеческие жизни. Две жизни – за его собственную и Тайде и невесть сколько – за то, что, по словам нергианца, теперь легионерам предстоит сражаться не с призраками, а с существами из плоти и крови. Об обстоятельствах жертвоприношения нергианец рассказывать категорически отказался – мол, запрещено командором Ордена. Повелитель может отправить своего недостойного слугу в пыточный застенок, но сказать ему он, недостойный слуга, всё равно ничего не сможет. Ни сколько людей пошло под нож, ни каким именно образом они расстались с жизнью. Мол, это сделано ради его же, повелителя, душевного спокойствия.
Какое там! Несмотря на возвращающиеся силы, несмотря на очнувшуюся, хотя и погружённую пока ещё в глубокий, но обычный сон Тайде, из головы Императора не выходили эти самые «жертвоприношения». По словам Нерга, они готовы обеспечить этим победу Империи людей, никогда не стоявшей за ценой, когда надо было во что бы то ни стало достичь какой-то важной цели.
«И разве люди не умирали во множестве по единому твоему слову, повелитель?» – на разные лады повторял нергианец одну и ту же мысль.
«О да, они умирали по моему слову, – мрачно думал Император. – Но умирали в бою, по собственному выбору встав под мои знамёна. Бароны могли изменить (что они в конце концов и сделали), пахари – бежать, легионеры – дезертировать. И в бою у каждого вступившего в него оставался шанс. А вот когда тебя тащат на бойню, связанного по рукам и ногам, и при этом размахивают императорским приказом, обрекающим на смерть в пыточных застенках Нерга…
При таких делах я бы и сам восстал», – честно признавался себе Император.
Он сидел подле мерно дышавшей Тайде, живой, порозовевшей; нергианец заявил, что погрузил её в глубокий сон, который, по его словам, «довершит излечение души», и что на это потребуется примерно две седмицы. Перемены в состоянии Сеамни Оэктаканн были разительными; и внутри у Императора словно разливалось мягкое тепло весеннего дня, когда взгляд его останавливался на едва заметно вздрагивавших тёмных ресницах.
– Чародейка Сежес покорнейше просит личной и немедленной аудиенции, – коротко поклонился вошедший в шатёр Вольный. – Утверждает, что по совершенно неотложному делу.
Волшебница последнее время не злоупотребляла приватными встречами с правителем Мельина. Император молча кивнул и поднялся. Возле Тайде его позволительно видеть только молчаливым Вольным.
