Дядь, Дим, честное слово. Рыжик здесь на воле быстрей поправится. На здоровой пище, на мышах, корешках разных. Вы не думайте, он знает что ему надо. Он умный. Он слово дал, что ему здесь лучше.
— Ах, он слово дал. Клизьма ему надоела, — с многозначительным видом покивал Димон головой. Многочисленные смешки у себя за спиной он демонстративно проигнорировал, дабы не провоцировать откровенный ржач.
Однако, сколько ни стой столбом, делать нечего. До реки отсюда было дня три пути и Колька, мерзавец всё чётко рассчитал. Димон не мог теперь его отправить обратно и должен был взять с собой.
Они были сильно ограничены по времени и любой сбой по срокам на какое-либо отвлечение грозил их группе нешуточными осложнениями. Уже была осень, на носу зима, а до того Торфяного плато, куда они направлялись, было ещё пилить и пилить. И как оно там на месте повернётся, одному Богу было известно.
А три дня до реки, чтоб отправить там парня на тот берег, переправа — день, не меньше, три дня обратно — совершенно недопустимая для них потеря времени. Да и как там его одного оставишь — тож не дело.
— "Вот же стервец, как ловко всё рассчитал. Не через день появился после нашего расставания с караваном на берегу, ни через два, когда ещё можно было отыграть всё назад, а через три, когда хочешь, ни хочешь, а придётся тащить его с собой, — Димон в растерянности опять полез чесать затылок. — Ну, погоди, — мстительно прищурил он глаза, ты у меня вечным дежурным по кухни будешь. Кашу научишься варить так, что до конца своей жизни ненавидеть её будешь".
— Ладно, — медленно протянул он. — Берём этих чудиков с собой, не бросать же посреди чужих земель. Но отныне, — ткнул пальцем он в Кольку. — Чтоб дальше кухни я тебя не видел. И ближе, кстати, тоже, — тут же уточнил он на всякий случай.
Умению Кольки наизнанку выворачивать слова, придавая им совершенно не свойственный им смысл и звучание, он всегда искренне завидовал. Что, впрочем, не отменяло того что идти на поводу у пройдошистого парня он не собирался.
— И забери в фургон это рыжее недоразумение, — ткнул он пальцем себе под ноги, где развалясь на траве, худой, тощий лис, часто дышал, высунув от усталости язык из пасти.
Вылечился он, как же, — недовольно проворчал Димон. Сердце кольнула игла жалости. — Кожа да кости. Стоит едва на ногах, а туда же, в поход он собрался. Рыжая лягушка-путешественник.
Ну ты как? — присев на корточки над лисом, Димон с жалостью смотрел на страдальца. — Фу-у-у, — отшатнулся он, тут же получив слюнявым языком по лицу. — Вот так и проявляй сочувствие, — рассмеялся он, вытирая лицо рукавом.
Ну-ка, принимай его, — подхватил он беспомощного лиса, осторожно передавая Кольке в фургон. — Пусть там сидит и не высовывается, пока лучше себя чувствовать не станет.
Кстати, — вдруг заинтересовался он. — А откуда фургон? И почему я тебя на берегу не видел?
— Так я ж это, — смутился Колька. — Ребятам сказал, чтоб не говорили вам, что я появился. Вот вы меня и не видели в лагере. А фургон это мой личный. Мне его Сидор подарил. Ещё когда вы оба вернулись из Приморья. Я его тут же на Ягодный перегнал, чтоб всегда был под рукой, и чтоб вы все не отобрали его на свои нужды, как у вас постоянно водится. Что у тебя, что у Сидора. Вечно вам своих фургонов не хватает.
За своей спиной Димон отчётливо расслышал чьи-то давящиеся смешки. Обернувшись, он окинул грозным взглядом невинные лица всех свободных от караула егерей, толпой собравшихся сзади. Крякнув сердито, обернулся к Кольке.
— Продолжай, — недовольно покачал он головой. — С фургоном всё понятно. А вот как вы все снова вместе собрались, мне не совсем понятно.
— Что ж непонятного то, — мгновенно заюлил Колька. — Как пришёл приказ выдвигать батарею на берег, для прикрытия переправы, я тут же и помог ребятам. Вещички перевезти, снаряды оставшиеся. Не в руках же тащить. Вы ж всех лошадей с фургонами ранее забрали, один я и остался. Куда им было деваться. Ведь не отдам же я своих лошадей и фургон в чужие руки. Вот парни и позволили их сопровождать. А как выезжали, там и Сучок подошёл. Его дед за какой-то надобностью к нам послал, а возвращаться сразу ему не хотелось. Вот он ко мне в гости в Ягодный и заскочил. А по дороге и Тиша к нему присоединился. Рано ему ещё в спячку залегать, а с родных мест кормления, его Катенька, жена, попёрла. Очень уж она была недовольна что Тиша на одном месте, как все прочее положительные медведи не сидит, а по её словам: "Вечно где-то шляется с голодранцами". Вот они и разругались.
А как разругались, он и к нам подался, в Ягодный, перед зимой на первой ягоде с молодой плантации подкормиться. В другие то места ему из-за Катеньки теперь хода нет, вот он к нам и прибился. А тут эта история с твоей добычей. Все парни Ягодный покидают. Вот он здесь вместе со мной и оказался таким образом.
— Ну и этот, хвостом за вами. Понятно, — сердито покосился на Сучка Димон. — Куда ж без него. Ох, грехи мои тяжкие, — обречённо вздохнул он. — Что ж теперь с вам со всеми делать, оставайтесь. Но учти, — ткнул он пальцем чуть ли не в нос пацану. — Не будешь слушаться, выпорю. И никакой тебе Тиша тут не поможет. Усёк?
— Усёк, — уныло кивнул головой пацан.
Тем не менее глаза его при том довольно блеснули. Как Димон исполняет данные им обязательства, он знал прекрасно. Забывал на второй же день. Чем парень и думал воспользоваться. То, что всё течёт, всё меняется, в чём ему придётся самолично и очень скоро убедиться собственной поротой задницей, он в тот момент как-то не подумал.
А зря…
Кочка.*
Следующие пять дней были ничем не примечательны. Утро-день-ночь. Утро-день-ночь. И так все пять дней непрерывной изнуряющей скачки с короткими остановками размять ноги и оправиться. Даже ели днём в сёдлах.
На шестой день добрались до невысокой гряды континентального водораздела, откуда воды начинают течь уже не к югу, а на север. Здесь уже пошли места, хорошо запомнившиеся бывшему сотнику.
День блужданий между этих безлесных, покрытых ковром фиолетового вереска лысых холмов по поиску ориентиров, и ещё два дня страшной дороги через бездонные болота, отсекающие знаменитое, наверное на весь этот мир Торфяное плато от холмистой возвышенности водораздела.
Лошадей, под охраной трёх егерей и медведя оставили в холмах.
Дикая, пустая земля, где кроме вереска, лишайников, мхов и клюквы с брусникою ничего и никого нет. Совсем ничего и никого. Даже птиц здесь не было, давно распуганных творящейся по соседству волшбой. Унылые, пустынные места.
Замаскировавшись под торфяную кочку с кустиками клюквы на голове, Димон уже который час осторожно рассматривал в бинокль один из множества на этом плато лагерей пленных.
