Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

— Вы не можете вечно держать их в оковах, — сказал человек.

Ветер подхватил его слова и понес — прямо ко мне, гулкие порывы плескались в ушах. Похоже, на Пирсе защитная магия Неба не действовала — во дворце царствовала тишина, да и холода не чувствовалось, не то что здесь, под открытым небом…

— Вы называете Небесного Отца непогрешимым, но он не таков!

Декарта ничего не ответил, только наклонился к Чжаккарн и что-то шепнул ей на ухо. Человек на Пирсе окаменел от ужаса.

— Нет! Вы не сможете! Не сумеете!

И он попытался проскользнуть мимо Чжаккарн и нацеленного острия дротика — прямо к Декарте.

Чжаккарн чуть повернула оружие — и человек насадился на него, как бабочка.

Я вскрикнула, закрывая ладонями рот. Под арками входа звук приобрел особую гулкость, Декарта и Вирейн обернулись и смерили меня взглядами. И тут послышалось такое, что мой крик показался тихим шепотом. Умирающий человек истошно завопил от боли.

У меня перехватило дыхание — словно бы дротик Чжаккарн вошел в мою грудь. А человек сгорбился и судорожно когтил древко, и все тело его сотрясалось в конвульсиях. А потом я поняла, что он дрожит и корчится не от собственного крика, тут что-то еще, что-то еще — вот что. Вокруг торчавшего в груди острия плоть раскалилась докрасна. От рукавов, воротника, изо рта и из носа повалил дым. А самое страшное — глаза. Я видела, что он знает, что с ним происходит, знает и умирает от отчаяния, и так мера его страдания увеличивается с каждым мигом.

Я побежала прочь. Да поможет мне Небесный Отец! Нет, такого я не вынесу! Я заскочила во дворец и свернула за угол. Но это не помогло — я все равно слышала, как он кричит, кричит, кричит от боли, он горел изнутри, он умирал и кричал, а я зажимала руками уши и думала — все, сейчас я сойду с ума и оглохну и буду слышать только эти крики, денно, нощно, вечно, до конца жизни.

Но — слава всем богам, даже Нахадоту! — крик наконец оборвался.

Я не знаю, сколько времени просидела вот так — зажав ладонями уши. А потом поняла — вокруг стоят люди. И подняла голову. И увидела — Декарту. Он тяжело опирался на трость темного полированного дерева — кстати, возможно, привезенного из даррских лесов. Декарта смотрел на меня сверху вниз. Вирейн держался рядом. Остальные придворные неспешно шли по коридору. Чжаккарн куда-то подевалась.

— Ну что ж, — сказал Декарта, — теперь правда выплыла наружу. В ее жилах течет кровь труса-отца, а не храбрых Арамери.

И тут растерянность и горе сменились жгучим гневом. Я резко подскочила, разогнувшись, как пружина.

— Дарре некогда были великими воинами, — с бесстрастным лицом проговорил Вирейн — вовремя, иначе бы я что-то ляпнула и тем погубила себя. — Но под властью Отца Небесного нравы кровожадных дикарей изменились и смягчились — и мы не можем винить ее за подобную перемену. Я думаю, она никогда не видела, как убивают человека, отсюда и испуг.

— Члены семьи должны подавать другим пример стойкости! — отрезал Декарта. — Это цена, которую мы платим за власть над миром! Мы не станем такими, как коснеющие во мраке темные расы, которые предали своих богов, чтобы спасти шкуру! Мы должны быть как тот человек, что сейчас погиб! Он заблуждался, однако же не предал свою веру!

И он ткнул тростью в сторону Пирса. Или просто туда, где, судя по всему, лежал труп еретика.

— Как Шахар. Мы должны быть готовы умереть — и убить — ради нашего Владыки Итемпаса.

Он улыбнулся, да так, что у меня мурашки по спине побежали.

— Думаю, со следующим ты расправишься собственноручно. Внучка.

Меня душили одновременно бессильный гнев и страх — лицо перекосила гримаса ненависти.

— С каких это пор убийство безоружного пленника считается у нас доблестью? Или смелость — в том, чтобы отдать приказ убить его кому-то другому? Да еще — так, как… — И я потрясла головой, словно надеялась, что воспоминание о воплях умирающего выпадет из нее само собой. — Вы поступили жестоко, а не справедливо!

— Да неужели? — К моему удивлению, Декарта не разозлился, а задумался. — Но этот мир принадлежит Отцу Небесному. Это не подлежит обсуждению. Это очевидно. А этого человека схватили с поличным: он раздавал запрещенные книги, книги, в которых опровергалась эта истина! И теперь всякий, кто прочитал эти книги — даже добропорядочные граждане, которые видели, как совершается святотатство, но не нашли в себе силы донести на смутьяна, — так вот, теперь они разделяют его убеждения! Все они — преступники, затесавшиеся в толпу добрых и честных людей, преступники, желающие не нашего золота и даже не наших жизней! Таковые желают завладеть нашими сердцами и умами, а здравомыслие и мир в душах — отнять и растоптать!

Декарта горько вздохнул:

— Подлинная справедливость заключалась бы в том, чтобы стереть с лица земли целый народ. Прижечь зараженное место до того, как инфекция расползлась по всему телу. А вместо этого я всего лишь приказал умертвить всех, кто принадлежал к его еретическому толку, их жен и детей. Ибо их уже было не спасти.

Я уставилась на Декарту — молча. Слов не находилось. Даже слов гнева и возмущения. Теперь-то я знала, почему тот человек развернулся и насадился на дротик. И куда подевалась Чжаккарн.

— Лорд Декарта подарил ему возможность выбирать, — заметил Вирейн. — Прыжок с Пирса дал бы ему легкую смерть. Обычно ветер подхватывает их и разбивает о поддерживающую дворец колонну. Даже до земли ничего не долетает. Все происходит… быстро.

— Вы… — Мне нестерпимо захотелось снова заткнуть уши. — Вы называете себя служителями Итемпаса? Да вы просто бешеные псы! Демоны в человеческом обличье!

Декарта покачал головой:

— А я-то, глупец, все надеялся отыскать в тебе ее черты…

И он пошел дальше по переходу, медленно-медленно, несмотря на трость. Вирейн шел следом, наготове — вдруг Декарта споткнется и его придется подхватить под локоть. Он обернулся и посмотрел на меня. А Декарта — нет.

Я отлепилась от стены:

— Моя мать жила по заветам Блистательного! А вы — нет!

Декарта застыл на месте, и сердце мое оборвалось и упало. Я испугалась, сообразив, что в этот раз зашла слишком далеко. Но он все равно не обернулся.

— Это правда, — тихо-тихо и все так же не оборачиваясь произнес он. — Твоя мать не проявила бы вообще никакого милосердия.

И пошел дальше. А я прислонилась обратно к стене и еще долго не могла унять дрожь.

*

В тот день я в Собрание не пошла. Не могла заставить себя сидеть рядом с Декартой и делать вид, что ничего не произошло, пока в ушах у меня звенели крики того несчастного. Я не Арамери. И никогда Арамери не стану! Так какой смысл им уподобляться? К тому же у меня нашлись другие дела.