Они прорвались через сетчатый забор Стальграда и скрылись в землях Кристаллических Ферроидов — и больше их в Дороге Отчаяния не видели. Общепринятой была точка зрения, согласно которой они погибли в Великой Пустыне от безумия, вызванного употреблением воды из радиатора. Все было совершенно не так. Доминик Фронтера с семьей достиг Меридиана и был назначен в мирный, славный городок Сосновый Водопад на плоскогорье Синн — высокие стройные деревья, чистый воздух и нежно журчащие воды. Он жил да поживал здесь в счастье и довольстве вплоть до того дня, как некий турист, знакомый с его женой и тестем по другим местам и другим временам, узнал их и рассказал ему, что его супруга была смешана как коктейль в генезисории свихнувшимся типом, который ненавидел жен, но любил детей.
После этого Рути Фронтера уже не казалась такой прекрасной мэру Соснового Водопада, но главным несчастьем оказались не слухи, но ее собственный отец, который сопроводил творение проклятием, согласно которому она могла воспользоваться силой своей красоты лишь трижды, после чего та совершенно оставила бы ее. Вот так, спасая Доминика Фронтеру от расстрела, Рути потеряла его любовь. Старая песня.
У руководства проекта «Стальград», увы, не нашлось собственной Рути, которая спасла бы их силой любви. В течение десяти дней их выводили группами по пять человек и разносили на куски с помощью полеизлучателей Армии Освобождения Арни Тенебра. На место казни приводили представителей средств массовой информации, чтобы они могли свидетельствовать и записать славную расправу над деспотами, но те и так давно пришли к мнению, что Дорога Отчаяния и ее жители — заложники в играх Арни Тенебра с Марией Квинсаной.
Был введен и строго поддерживался комендантский час. Для перемещения по городу требовались пропуска; были введены продовольственные пайки. Поезда с товарами останавливались на границе Кристальной Зоны, пригонялись в Дорогу Отчаяния и педантично опустошались. Пищевые продукты стали собственностью Революционной Директории и, в теории, поступали в общий котел для справедливой дележки между всеми, но в Дороге Отчаяния царил голод более жестокий, чем в самые голодные дни забастовки. Львиная доля уходила двум тысячам солдат оккупационных сил, а горожане, сталевары, паломники, Бедные Чада, репортеры, гунды и бичи пробавлялись чечевицей и рисом. Господин Питер Ипошлу, выращивавший фрукты и овощи на продажу на земле агентства Манделла–Галлацелли, отказался передать свой надел Армии Родной Земли и был повешен на шелковичном дереве. Альба Ашкенази, безобидный и всеми уважаемый нищий, попытался украсть палку салями у революционного комиссара — и его тоже повесили. Раджандре Дасу пришлось выпрашивать талоны на питание у своих клиентов, чтобы удержать на плаву Эмпориум Горячих Закусок и Острых Блюд, а на дверях Бара/Отеля, пребывающего под началом Каана Манделлы, в первый раз на людской памяти появилось объявление «Закрыто на неопределенный срок». Тем не менее после наступления комендантского часа его подвалы заливал свет контрреволюционных свечей.
— Чего, собственно, ей от нас надо? — спросил Умберто Галлацелли.
— Она говорит, что хочет выманить сюда парламентариев и дать им решающее сражение, — сказал господин Иерихон.
— Милосердный боже! — сказал Луи Галлацелли. — Откуда вы знаете?
— Говорил с солдатами, — неубедительно объяснил господин Иерихон.
— Я думаю, она собирается нами прикрыться, — сказал Раджандра Дас. — Она думает, что мы выгнали ее из города, и вернулась, чтобы расплатиться. Сучка.
— Значит, месть? — предположил Умберто Галлацелли.
— Думаю, здесь находится что‑то очень нужное ей, — сказал Удивительная Язва сиплым шепотом. Он сжег голосовые связки в тот день на площади Корпорации, побежденный собственной мощью. Никогда больше не блистать ему сарказмом. — Когда она захватила нас в Хрисии, мне показалось, что мы нужны ей живыми по какой‑то причине, связанной с этим местом.
Господин Иерихон ударил сжатым кулаком по ладони с видом глубоко задумавшегося человека. Он консультировался с Высокими Пращурами, обыскивая их сохраненные персоны на предмет древних озарений.
— Благословенная Госпожа! Я понял! Милостивое дитя, машина времени! Вторая модель времянамотчика Алимантандо. Святый боже, абсолютное оружие!
Хруст земли под сапогами снаружи. Шикая друг на друга, нарушители комендантского часа потушили свечи и устремились сквозь паутину тоннелей и пещер по своим постелям.
На двадцатый день оккупации Арни Тенебра приступила к приготовлениям к битве. Автобусы с громкоговорителями, освобожденные из‑под власти Компании, разнесли весть, что все горожане, достигшие возраста трех лет, призываются в трудовые отряды, и объявили время и точки сбора. Под дулами полеизлучателей 14 и 22 инженерных батальонов люди принялись сооружать насыпи на утесах, закладывать концентрические минные поля вокруг всей Дороги Отчаяния по внутренней границе Кристальных Земель и строить лабиринт траншей, бункеров, блиндажей и стрелковых ячеек, из которых защитники могли накрыть огненной волной перепутанные улочки города. Солнце достигло полуденной точки, однако трудовые отряды продолжали работать, ибо освобождение коснулось и тирании сиесты. Случались обмороки и солнечные удары, проявления лености и отказы от работы. Толстый, обильно потеющий владелец отеля по имени Маршалл Кри бросил наземь лопату и наотрез отказался трудиться. Двое стражников из инженерного батальона увели его прочь. Через полчаса его отрубленные руки были вынесены на всеобщее обозрение на заостренных ветках. Если он не желал использовать свои руки на благо Армии Освобождения, то ему не положено пользоваться ими вообще. В 13 часов 13 минут, когда даже зимой солнце опрокидывается над Дорогой Отчаяния тиглем расплавленного жара, двое солдат из инженерного батальона явились за Женевьевой Тенебра.
— О нет, нет, нет, нет, пожалуйста, только не меня, — вопила она, пинаясь и молотя руками так яростно, что казалось, ее древние картонные кости вот–вот рассыпятся. Солдаты, однако, отвели ее не в ампутационный блок, но в ее собственный дом, где ее ждала дочь.
— Привет, мама, — сказала Арни Тенебра. — Как ты? Хорошо. Заглянула, чтобы поздороваться. — Женевьева всегда несколько побаивалась свою ворованную дочь. Когда ей доводилось слышать имя дочери по радио в связи с очередным злодейством, она говорила себе, что Арни — Манделла, да, и вовсе не ее плоть и кровь — потому что боялась. Теперь один вид закованной в броню и раскрашенной под демона дочери привел ее в ужас.
— Я на самом деле хотела повидаться с матерью и отцом, но они мертвы, как и мой брат и мой племянник. И никто и не подумал мне сообщить.
