Анэто продолжал удерживать заклятье «в фокусе», несмотря на тающую надежду. Из-за предела мира приближалось создание, которое ордосский чародей для себя успел окрестить «Спасителем» – прежней бесплотной тенью, глашатаем Последних Дней, строки о которых отчего-то до рези чётко проявились в памяти. Но рука этого Создания, «Спасителя», или как-то ещё, вытягивалась всё дальше и дальше, пальцы касались серого кокона, где бился скованный магами отец-экзекутор.
Голоса мёртвых слились в единый хор, и Анэто впервые различил обращённые к нему слова Того, кто сейчас спускался, пронзая все девять небес Эвиала:
– Ей, гряду скоро!..
И эти простые слова потрясли мага до самых его основ. Едкий и не отличавшийся пиететом перед священными книгами чародей, привечавший в Ордосе ересиархов-правдолюбцев, поддерживавший самые смелые дискуссии среди наставников Святого факультета, почувствовал себя даже меньше, чем та песчинка, с которой началось его видение.
Атом, мельчайшая частица бытия. Способная чувствовать и воспринимать и оттого особенно остро сознающая свою обречённость и ничтожество. К Эвиалу протянулась рука истинного бога, «ибо настал день гнева Его, и кто может устоять?»…
Взор бесплотных глаз нашёл наконец атом с прозванием Анэто. Взглянул в его самую глубь, безжалостно расчленяя на «грешное» и «святое», отбрасывая в сторону плоть, «чей миг – ничто по сравнению с вечностью души».
Этого не вынес бы никто, и Анэто тоже. Тут не помогли бы ни двести, ни пятьсот, ни даже мириады магов, делившихся с ним силой. Что богу несколько десятков или сотен лишних атомов, оказавшихся на его пути?
Глаза чародея Анэто широко раскрылись и замерли, дыхание пресеклось.
В тот же миг серый кокон лопнул, рассыпаясь тысячами пепельных лоскутьев. Скорчившись, нагнув голову, на камнях стоял Этлау, живой, целый и невредимый. Отец-инквизитор встряхнулся, прочистил горло, одёрнул рясу…
И с удивлением воззрился на оцепеневшую Мегану, из глаз которой безостановочно струились слёзы, срывавшиеся со щёк и замерзающие крошечными ледяными шариками.
– В чём дело, дочь моя?.. Заклятье не сработало?.. А где же… О! – Преподобный заметил бездыханного Анэто. – О Спаситель! Молю тебя, спаси верного раба твоего! – Инквизитор упал на колени рядом с чародеем.
Мегана понимала – надо что-то сделать, хотя бы приподнять бессильно откинувшуюся голову любимого человека, – но не могла даже пошевелиться. Заклятье не сработало, оно ударило по самому Анэто, а инквизитор – вот он, паясничает, затевает изуверское шутовство, прикидываясь, будто не понимает, что с ним только что произошло.
– Да что же ты, дочь моя! – укоризненно взглянул на неё Этлау, на миг прерывая молитву. – Что стоишь? Я врачую душу, тебе же предоставляю тело! Не видишь – он в крови!
«Он что – ничего не подозревает?!» – Мегану приводил в ужас этот человек, вернее, как она только что уверилась, уже нечеловек.
К ним уже бежали чародеи, по счастью, успевшие понять, что, раз Этлау не бросается на хозяйку Волшебного Двора, следовательно, дело ещё как-то поправимо.
– Быстрее, быстрее, господа маги! – командовал Этлау, не поднимаясь с колен. – Милорду ректору нужна ваша помощь.
Слёзы из глаз Меганы катились по-прежнему, горло сдавило, ноги дрожали. Она и впрямь опустилась подле Анэто, но её тотчас оттёрли набежавшие мрачные и решительные чародеи Ордоса. Кто-то подхватил её под руки, зашептал на ухо что-то утешительное, осторожно, но настойчиво оттаскивая в сторону, и Мегана, раздавленная, уничтоженная, не видящая ничего, кроме окровавленной опушки на капюшоне Анэто, позволила себя увести.
И деликатно ведшие её под локотки маги Волшебного Двора слышали только её потрясённое бормотание: «Неужели он ничего не понял?!» – но сами, в свою очередь, не поняли, кого она имеет в виду.
* * *
Раненого Анэто унесли. Соратники бережно увели казавшуюся потерявшей рассудок Мегану. На чёрном камне остался один только преподобный отец Этлау. Он стоял на коленях и, не обращая внимания на поднявшийся к ночи ледяной северный ветер, истово молился.
О даровании победы над проклятым Разрушителем.
О преодолении пагубного разномыслия в стане тех, кто противостоит Тьме.
О явлении Спасителем своей милости ко всем, кто претерпит ущерб или увечье, защищая Эвиал от напасти с запада.
И никто никогда бы не сказал, что преподобный отец-экзекутор хоть что-то заподозрил.
Ночь накрыла всё непроницаемым саваном, пронзающий ветер стал непереносим, люди прятались кто куда, и один только Этлау продолжал молиться, словно над его плотью стали вдруг не властны ни мороз, ни ветер.
Он просил победы силам «добра и света». Молил «о погублении богомерзкого и богопротивного святотатца, Разрушителем кощунственно именуемого, что ересь есть и маловерие, ибо это Твой мир, Господь наш Спаситель, и Твоё одно лишь право мир этот разрушить или же спасти…».
Ночь длилась. Этлау молился – коленопреклонённая фигурка в сером на чёрном опалённом камне. Облака медленно расходились, колючие звёзды удивлённо воззрились на странного человека, слышавшего сейчас голоса и живых, и мёртвых, чувствовавшего мерный и тяжёлый шаг Того, Кому, как думалось, верно служит он, недостойный раб божий Этлау.
* * *
Анэто приходил в себя медленно и мучительно, сознание не хотело возвращаться от гибельно-притягивающей бездны, открывшейся ему в последние мгновения, пока не рухнуло его заклинание. Мага выворачивало наизнанку, тело отвергало и питьё и пищу, словно торопясь разорвать тягостные узы постылого земного бытия. Вокруг ложа столпились ордосские чародеи, лучшие целители, какими располагала Академия; однако нельзя сказать, что случившееся оказалось бы совсем уж неподвластно их силам. Такое случалось порой и раньше, когда маг, слишком увлёкшийся заклятьем, терял связь с «настоящим» миром.
Душа ректора нехотя возвращалась в почти уже покинутое тело. Ожило едва бившееся сердце, кровь бодрее заструилась по жилам; но прошли целые сутки, прежде чем Анэто смог, едва шевеля губами, прошептать:
– Ч…т…о… с… н…и…м?..
Он не спрашивал о Мегане.
– Жив, – наклонился к самому его уху Ксавьер, пожилой целитель, самый, пожалуй, опытный лекарь Академии. – Молился всю ночь. Ребята слушали. За дарование победы над ворогом.
– А… про… нас?..
– Ни слова, – мрачно откликнулся Ксавьер. – Я бы сказал, милорд ректор… что он на самом деле ничего не понял.
Анэто болезненно замычал, напрягаясь и сжимая кулаки. Брови сошлись, меж ними легла глубокая складка.
– Он… при…тво…ряется! Он… не человек, нет… он… он… – Не хватало воздуха, ногти судорожно впились в горло, словно норовя разорвать кожу, открыв дорогу живительному дыханию.
