На платформе прямо напротив прятались люди в алых шинелях и серебряных шлемах. Их форма была украшена позолоченными галунами, словно они вышли на парад. Некоторые держали сабли наголо. Все они стреляли из лазерного оружия.
Богобой взревел и, подняв секиру, врезался в их строй. Я увидел, как одного человека в красной шинели разорвало на куски, когда в него угодил болт из оружия Эски. Внезапно ветер снаружи изменил направление, и дым от пламени на верхних этажах пошел вниз, на мгновение ослепив меня.
Когда он постепенно рассеялся, я ощутил слабый толчок впереди, а затем еще один. В мое смещающее поле угодила пара лазерных зарядов, которые, впрочем, рассеялись потрескивающими энергетическими шарами. Стрелок стоял прямо передо мной, в шести шагах, возле поручней. Он был молод, красив и в украшенной галунами красной шинели и серебряном шлеме походил на настоящего аристократа. Солдат направил в меня лазган и что-то неразборчиво вопил. Он сделал еще один выстрел, и мой щит вновь затрещал.
Все это время я, сам того не осознавая, держал в руке пистолет из Ура. Моя реакция была инстинктивной, но быстрой и умелой благодаря тренировкам Богобоя. Я выстрелил в ответ и сразил его. Единственное, что выдало во мне новичка, необстрелянного юнца, было то, что выстрелил я куда больше необходимого. Богобой учил меня целиться и стрелять. Я мог попасть в мишень с двадцати шагов. Первый выстрел угодил солдату в грудь, и его одного вполне бы хватило. Но он стрелял в меня, и не убил лишь благодаря смещающему полю, поэтому я продолжал нажимать на курок.
Еще три выстрела попали ему в живот, и от силы удара солдата согнуло пополам, так что следующие два лазерных луча попали в шею и макушку. Он откинулся на поручень, а затем резко осел. Я ждал, что вот-вот растянется на полу, но этого не случилось. Он продолжал сидеть, опираясь о поручень.
Я подошел ближе. Мои выстрелы могли убить его еще три или четыре раза. Кровь из ран стекала на решетчатый пол, а затем сквозь дыры капала во тьму. На полированном серебряном шлеме зияла дыра, словно пробитая кузнецом. Из выжженной черепной коробки поднимался багряный пар.
Я ожидал увидеть на его лице какое-то выражение. Злость, вызов или ненависть. По крайней мере я ожидал увидеть оскал агонии, печаль или хотя бы страх.
Оно было бесстрастно и ничего не выражало. На нем не было ни единого признака живой эмоции. С тех пор я понял, что подобное происходит с лицами всех покойников. Мы не увидим на них ни предсмертных посланий, ни мыслей, ни последних слов. Как только жизнь гаснет, лицо умирает. С обрезанной нитью спадает напряжение, оставляя по себе лишь бренные останки.
Солдаты в красных шинелях были Стражами Шпилей Просперо. Их благородные и мощные полки составляли планетарные силы обороны. Как любое элитное подразделение Имперской Армии, они были прекрасно подготовлены и представляли собой идеально слаженный механизм.
Они выглядели слишком цивилизованными и неопасными, чтобы противостоять атаке Волков. Они выглядели так, словно только с военного парада. Они выглядели так, словно вот-вот не выдержат и побегут.
Но они не бежали. Следует отдать должное их храбрости и вплести ее в сказание. Они встретили Шестой легион астартес, самую эффективную и безжалостную машину убийства во всем Империуме, и не побежали. Они столкнулись со сводящей с ума яростью великанов-варваров, которые казались первобытными пародиями на астартес, и не сломались. Им отдали приказ оборонять Тизку, и они не ослушались его.
Поэтому они умирали. Вот что случается, когда верность сталкивается с верностью. Ни одна из сторон не намеревалась отказываться от своего мрачного долга, и потому уничтожение слабого было единственным возможным исходом.
Стража Шпилей носила бронежилеты, вшитые в красные шинели, но те не могли противостоять масс-реактивному опустошению болтерных снарядов. У некоторых были смещающие поля и полицейские щиты, но они не выдерживали всесокрушающей ярости автопушек. Украшенные плюмажами пластсталевые шлемы не могли остановить секиру или морозный клинок. Их орудийные транспорты и боевые машины обладали толстой броней, а в некоторых случаях даже энергетическими щитами, но и они обращались в искореженные груды металла, когда в них попадали из ракетницы или конверсионного излучателя, либо же сгорали дотла, словно тело на погребальном костре, от тяжелого огнемета или мельты. Как позже поведали мне братья, Огвай в одиночку расправился с орудийным транспортом, будто тот был детенышем саенети, которого ярл собирался повалить на землю и связать. Вначале он выпотрошил его силовыми когтями, разорвав металл, словно фольгу, после чего расширил дыру и залил отсек болтерным огнем.
Опустошение захватывало дух. Куда бы мы ни шли, землю повсюду усеивали изрешеченные и расчлененные тела. Одни были изрублены мечами и секирами, другие обуглились или же спаялись воедино от воздействия теплового оружия. Огромные зияющие раны от болтерных снарядов походили на дыры в червивых яблоках. В свою очередь лазганы и автоматы Стражи Шпилей не могли нанести серьезных повреждений доспехам разъяренных воинов Стаи. Волки несли незначительные потери. Сколь-либо существенную угрозу представляло лишь тяжелое оружие и боевые машины. Но как только из густого пара приморских районов с лязгом и скрежетом появились танки Шестого легиона, погасла даже эта крошечная надежда. Серые и громадные, как гранитные глыбы, «Хищники» и «Лендрейдеры» крушили по пути здания в нижнем городе, сравнивали с землей дома и башни. Гусеницы прокладывали через Тизку новые дороги, дороги смерти из спрессованных обломков. Орудия уничтожали все, что попадало в перекрестье прицелов.
Вместе с ними неслись черные тени, по новым дорогам смерти направляясь прямиком в пламя войны. Они походили на волков или по крайней мере на тени волков. Я не уверен, видел ли их на самом деле, или же они были плодом моего воображения. Изменчивый дым был способен на любые хитрости.
Никогда прежде я не видел своих братьев по Стае столь необузданными и мрачными, как в тот день. Во время боя в них есть удивительная легкость, юмор смертников, который позволяет им держаться и побеждать, а также смеяться прямо в лицо вюрду. Это почти как ликование, наслаждение хорошо сделанной работой. Даже во время войны с Оламской Тишиной я замечал это: подколки, насмешки, едкие комментарии, открытое и спокойное мировосприятие.
Но не на Просперо. Задача была слишком тяжелой, слишком тяжкой. Ничто не могло облегчить их бремя, и потому они старались забыться в круговороте боя. В некотором смысле это лишь еще больше усугубило силу и кровавость наказания Просперо. Пощаду не только не предлагали, ее даже не думали предлагать. Клыки скалились лишь в исполненном ненависти и ярости реве, а никак не в угрожающих усмешках. Единственными словами были брань и проклятья. Золотые глаза с черными точечками зрачков потемнели от решимости и посуровели от жестокости. Кровь требовала крови. Резня требовала резни. Огонь питал огонь, и в царившем безумии гибла планета, истекало кровью общество, а Империуму наносилась рана, которой вовек не зажить.
