Ознакомительная версия.
Она тихо поцеловала мужа в губы. А когда отстранилась, в его глазах уже не было улыбки. Они так долго оставались вместе. Видели друг друга такими разными. Элви чувствовала, что снова меняется. Что наступает новая пора жизни. Значит, побоку все объяснения, будто она здесь только из страха перед властями. Власть рухнула. Она здесь потому, что так решила.
– Прости, – сказала она. – Знаю, ты надеялся деликатно уйти в отставку и получить где-нибудь землицы на нас двоих.
– Да хоть на одного, – сказал он. – Я не жадный.
– Этого не будет. Прости.
Фаиз вздохнул, поджал под себя ноги.
– Нет – значит, нет. Ты-то у меня остаешься?
– Всегда.
– И хватит с меня, – сказал он и похлопал по матрасу рядом с собой.
– Мне надо идти.
– Нет ли здесь противоречия?
– После работы я вернусь.
– Это ты сейчас так говоришь, но я же тебя знаю. Ты найдешь что-то интересное и застрянешь там до полуночи, а пока доберешься домой, снова пора будет уходить.
– Наверное, ты прав.
– Вот почему ты всем нужна, – вздохнул Фаиз. – И мне нужна. Когда вернешься, я буду здесь.
– Спасибо, – сказала она.
– А жаль, что нельзя нам с тобой сбежать.
– Может, в следующей жизни.
* * *
Вселенная всегда оказывается удивительнее, чем вы думали. И не важно, насколько свободна ваша фантазия, как цинично, восторженно или открыто воображение, какой вы методичный или шальной исследователь. Вселенная все равно найдет, чем удивить. Ни одна мечта, ни одна фантазия, самая чудесная и невероятная, не дотягивает до правды.
Элви родилась в системе с одной звездой и горсткой планет. Экзобиологию она изучала, когда эта наука была еще чисто теоретической. Свежеиспеченным доктором она мечтала только о том, как бы получить место в марсианской лаборатории и – вершина безрассудных надежд – может быть, найти доказательство независимого развития жизни на Марсе. Более потрясающего и важного открытия она вообразить не могла. Она вошла бы в историю науки как женщина, обнаружившая жизнь вне Земли.
Оглядываясь назад, она видела эту мечту неправдоподобно мелкой.
В лаборатории она долго беседовала с доктором Очидой. Ей требовались отчеты по всем темам: в какой стадии работа, куда ведут проекты, его мнение по плану экспериментов. Она не требовала этого даже после смерти Кортасара. Не держалась как начальница. А теперь стала, и Очида не возражал. Значит, она, как видно, начальницей и была.
Так или иначе, он ответил на все вопросы, а Трехо никого не прислал, чтобы уволочь ее в тюрьму. Итак, ей фактически подчинялось самое передовое в истории человечества научное учреждение. А если десятилетия академической науки и вбили ей что-то в голову, так это что власть означает политику.
– Надо будет кое-что переменить, – сказала она. – Мы закрываем боксы.
Очида так и замер. С тем же успехом она могла сообщить, что научные сотрудники отныне должны ходить на руках, да и то он меньше бы изумился.
– Но протомолекула… образцы…
– Нам хватит, – сказала она. – После гибели строительных платформ больше нам не понадобится.
– Но… заключенные. Что с ними делать?
– Мы не палачи, – ответила Элви. – И не надо было ими становиться. Когда придет охрана, скажите, что мы больше никого не принимаем. Если Трехо решит поставить их к стенке и расстрелять, я не в силах ему помешать. Но могу заявить, что мы этого не поддерживаем. И не будем впредь основывать на этом свои исследования. Отныне и впредь – информированное согласие или работа с дрожжами.
– Это… это будет…
– Скорость – не единственная мера прогресса, доктор, – сказала Элви. По его глазам видно было, что он не понимает. – Просто сделайте, как я говорю. Хорошо?
– Да, доктор Окойе. Как считаете нужным.
Он удалился, едва ли не с поклонами.
«Мир всегда удивительнее, чем вы думаете». Элви прошла в свою личную лабораторию. Так много дел, так много разных путей можно выбрать. Она могла сохранить состояние Дуарте в тайне или организовать собственную научную группу из лучших умов Лаконии. Все равно заговор Трехо свелся к ним двоим плюс Келли. А после побега Терезы с Джеймсом, черт его побери, Холденом считать это государственной тайной было как-то смешно.
Стул, став ее собственностью, показался удобнее, чем раньше. Она понимала, что стул не изменился, зато изменилась она. Она вывела накопившиеся сообщения, просмотрела их. Последнее было с верфи, предоставляло ей постоянный допуск к сведениям по состоянию «Сокола». Элви приняла это как оливковую ветвь от Трехо.
Пробегая список, она понемногу успокаивалась. Сосредотачивалась. Сложный и темный мир политики и интриг отступал, его место занимала инопланетная биология. Элви словно возвращалась домой. Фаиз был прав. Стоит забыться, и она просидит здесь до утра. Но чем бы ни заниматься, какой бы путь ни выбирать, первый шаг ясен. Он был необходим, даже если неразумен.
Черноглазые дети следили, как она идет к клетке. Кара встала ей навстречу, как делала часто. Когда Элви отперла замок и отодвинула дверь клетки, Кара уставилась на нее в недоумении. Младший брат встал с ней рядом, сунул ей в ладонь свою ручонку. Элви отступила назад и кивнула им. Впервые за десятилетия двое детей свободно вышли из клетки. Грудка Ксана вздымалась от избытка чувств. На сероватую щеку Кары выкатилась слеза.
– Правда? – прошептала Кара. – Мы правда свободны?
– Мне нужно кое в чем разобраться, – сказала Элви, и ее голос тоже дрогнул. – Я наделась, что вы не откажетесь мне помочь.
Эпилог. Холден
Холден, пристегнутый к автодоку, лежал с закрытыми глазами. Корабль находился в свободном полете – сберегал остатки реакторной массы. Холден не возражал. Невесомость на уровне желудка напоминала, что он уже не на Лаконии. И тем была хороша.
Машина тикала и гудела с потаенной укоризной, словно намекая, что следовало бы больше упражняться и снизить потребление соли. Сквозь гул доносились голоса. Они теперь звучали постоянно. После стольких лет с минимальной командой полный комплект походил на вечеринку, когда соберется слишком много народу и уходить никто не думает.
Игла вонзилась в левую руку, и автодок закудахтал про себя, накачивая оригинальный коктейль из онкоцидов, сосудистых и стабилизаторов давления. И, наверное, что-нибудь от психических расстройств. Видит бог, до них было недалеко. От прохладной жидкости по губам пробежали мурашки, а на языке появился вкус, который мозг интерпретировал как арахисовый. После инъекции игла вышла из кожи, а штанга подала к лицу Холдена крошечное сканирующее устройство. На экране появилось изображение черепа и губ, свежий прирост обозначился зеленым.
– Все детали на месте? – спросила от дверей Наоми.
– Большей частью, – подтвердил Холден, вынудив сканер укоризненно пискнуть. Джим полежал неподвижно, пока устройство не закончило свое дело. Когда штанга отодвинулась, заговорил: – Зубки режутся, в моем-то возрасте – это просто неприлично.
– Ну, тебе же выбили зубы.
Наоми говорила сдержанно, но он слышал в ее интонациях желание убивать. Он свел все к шутке, но она-то понимала. Все время, пока жил под властью Лаконии, он смотрел на вещи легко. Создал для себя правила, не позволявшие бессилию перейти в отчаяние. Он планировал, интриговал и ждал случая. Теперь все позади, и все запертые под спудом чувства готовы были выбраться на волю.
– У моего отца была поговорка для путешествий, – сказал Холден, дожидаясь, пока автодок закончит процедуры.
– У которого?
– У папы Цезаря. Он говаривал, что, если уходишь слишком далеко и слишком быстро, душа не враз тебя догонит.
Наоми нахмурилась.
– По-моему, таким образом религиозные фанатики доказывали, что у астеров нет души.
– Может, и так, – сказал Холден. – Отец Цезарь имел в виду перелеты в другой часовой пояс. А я подразумевал просто… перемены. Понимаешь?
Он мало говорил о дне его ареста. И только с Наоми. Его арестовали на станции Медина, задержали для допроса. Он не знал, проживет остаток жизни в тюрьме или будет убит в поучение остальным. А губернатор Син отправил его на Лаконию для допроса относительно создавших кольца чужаков и других чужаков, которые убили первых. И поначалу, а потом снова и снова, Холдену казалось, что все это не на самом деле. А если и на самом, то происходит не с ним. Он стал кем-то другим. Плен немножко свел его с ума, и он до сих пор был не в себе. Не совсем. Но с каждым днем, когда просыпался на «Роси» рядом с Наоми, он чувствовал себя немножко ближе к здравому рассудку. Душа становилась чуть ближе – в широком фигуральном смысле.
Ознакомительная версия.
