дело было совершенно в другом. И это нанесло ему удар, какого он никак не ожидал.
– Эстрелла, – окликнул он, только что приняв твердое решение вообще не заикаться об этом. – Скажи мне правду. Когда мы занимаемся любовью – я хочу честно, Стрелл, я весь в этом, ты знаешь, – неужели я такой неловкий и… ну… эгоистичный?
Она завопила:
– Я говорила, не нужно лезть в эту машину!
– Да, но…
– Да, но что мне делать? Мне негде взять другое лицо! Негде! Вот такая я уродина!
– Я никогда не говорил… – негодующе начал он и осекся. Говорил, не говорил – не важно. Можно отрицать то, что сказал, можно извиниться за свои слова. Но небрежные мысли, которые иногда приходят в голову, – это нечто совсем иное. Либо они есть, либо их нет. Как отрицать чувства, о наличии которых ты даже не подозревал?
И зачем только ему понадобилось делать эту глупость?
Он прижал Эстреллу к себе. И решил: лучшее, что он может сделать, – никогда больше не говорить об этом. Решение продержалось минуту, максимум две, пока они обнимались и заверяли друг друга, что это совершенно неважно: ведь Стэн не только самый лучший, но и единственный любовник, которого хочет Эстрелла, а в Эстрелле дорого Стэну всё, и нет абсолютно ничего, что он хотел бы изменить.
Но тут Стэн наконец не сдержался:
– Стрелл? Было одно забавное обстоятельство…
– Я рада, что ты находишь его забавным. – Она перестала всхлипывать.
– Нет, я хочу сказать, что не понимаю. Мне кажется, ты оберегаешь что-то, не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал, – что-то прячешь.
Она подняла голову и долго смотрела на него. Потом вздохнула и сказала:
– Наверно, надо тебе сказать. Я просто не была уверена до конца и не знала, как ты к этому отнесешься, и…
– Стрелл! К чему отнесусь?
Она раскрыла рот, собираясь ответить, и отвернулась. Снаружи слышался шум, слабый, но отчетливый.
– Что это? – спросила она.
– Стрелл! Скажи!
– Что ж, – ответила она, – дело в том, что я, кажется, беременна.
Именно в этот миг заворчал дверной звонок. Стэн, оборачиваясь и глядя на источник невероятной новости, отправился открывать… открыв дверь, он обнаружил двух женщин-хичи. Они принесли еще более невероятное известие.
– Мы пришли сообщить вам дурную весть, – печально сказала Соль, а Вычеркивающая добавила:
– Она касается вашей родной планеты. И ничего нельзя сделать.
Соль:
– Да, ничего. Хотя если бы у нас было больше времени… если бы люди лучше изучали геологию…
Вычеркивающая отрицательно передернула мышцами живота.
– Нет, думаю, и в этом случае мы, вероятно, не смогли бы помочь. Я считаю, что это все равно случилось бы.
Эстрелла потеряла терпение.
– О чем вы говорите? Что случилось?
– Событие, – объяснила Соль. – Катастрофическое происшествие, повлекшее гибель очень многих представителей вашего вида. Его невозможно было предотвратить. Я считаю, что сейчас мы можем только сочувствовать. И сочувствуем – со всей искренностью.
11. Земля, опустошенная волной
I
Нет необходимости говорить, что в глазах большей части человечества гигантское цунами Килауэа было невероятной, страшной катастрофой. При мысли об этом цунами людей бросало в холод. Даже хичи считали это событие достойным сожаления.
Катастрофа не была внезапной. Ученые Земли и сами видели ее приближение, хотя многие подробности прояснили именно хичи, имевшие большой опыт в таких делах. Они многое знают о тектонических процессах, ведь им приходилось передвигать планеты внутри большой черной дыры, где они живут, и им без труда удалось предсказать, что самый крупный остров Гавайского архипелага расколется надвое и это вызовет исполинское цунами на всем побережье Тихого океана. Но даже хичи не знали, что в таком случае нужно предпринять.
Когда цунами пришло во всей своей ужасающей свирепости, размер волны оказался вовсе не таким, как прежде. Даже самые большие цунами в истории человечества не превышали ста метров. Эта – совсем другое дело. Обрушившаяся на побережье Тихого океана волна поднималась над береговой линией на полкилометра. И когда эта неудержимая масса накрыла сушу, мгновенно погибли десятки миллионов человек.
Погибли не только люди. С ними гибла вся их работа. Волна стирала с лица земли целые города, как будто они никогда не существовали. Мир погрузился в траур.
Вернее, почти весь мир. Нашелся один человек, священник по имени Орбис Макклюн, который видел это происшествие совсем в ином свете.
Преподобный Макклюн совсем не печалился, потому что, с его точки зрения, опустошение, вызванное цунами Килауэа, не было таким уж страшным злом. У него были и положительные стороны. А самое лучшее – погибли большие участки Южной Калифорнии.
Не то чтобы Макклюн не считал цунами бедствием. Он не считал это бедствие случайным. Напротив. По мнению преподобного Макклюна, уничтожающая волна была не чем иным, как ужасающей, безжалостной Божьей карой, обрушившейся на грешников. Большая волна пришлась на субботу. Во время воскресной траурной службы преподобный Макклюн опустился на колени перед остатками своей паствы в городе Рантул, штат Иллинойс, и возблагодарил Бога и Спасителя за милосердное очищение выгребной ямы, в которую превратилась Южная Калифорния, прогнивший дом так называемой индустрии развлечений со всеми его теле- и видеоэкранами, с его развратом, с его наготой и святотатствами всех видов.
Не говоря уж о том, что у него была личная причина желать зла этой части мира.
Но эту личную причину Макклюн в своей проповеди не упомянул. Да и зачем? Вся паства о ней знала. Он не упомянул также об уничтоженных городах Хило и Гонолулу, Шанхае и Токио, Окленде и Папеэте и о сотнях других по всему побережью Тихого океана и на усеивающих океан островах. Если Макклюн и думал об этих городах, то приходил к выводу, что они тоже, должно быть, стали гнездами порока. Для Макклюна это само собой разумелось, ибо иначе зачем бы Господь принял решение уничтожить их? Но все эти прочие места не интересовали Макклюна. Очень долго его мысли были целиком сосредоточены на безбожной Калифорнии, а значит, полагал он, мысли Господа тоже. Господь наказал жителей Калифорнии, а что касается побочного ущерба, то человеческая история им полна.
И вот Макклюн обратился к жалким остаткам того, что когда-то было цветущим приходом, и со слезами возблагодарил своего Бога за очищение американского побережья Тихого океана. И эта проповедь стоила ему работы.
Тем незабываемым воскресным утром в церкви Макклюна присутствовало меньше тридцати человек: остальных прихожан давно разогнали его пылкие диатрибы против всего, что происходило в последнем столетии. К полудню слушателей осталось и того меньше: на этот раз Макклюн зашел слишком далеко даже
