Правду сказать я не мог, а соврать не осмелился. Надо было сменить тему.
– Рикки, у вас с Россом раньше были хорошие отношения?
– Нормальные.
– Мистер Толливер говорит, что теперь ты доводишь его до белого каления. Почему?
– Потому что он ругает вас.
– А что, если он прав?
– Этого не может быть, потому что… Потому что это не так!
– Рикки, я действительно взорвал станцию. Я позволил Хольцеру войти в станцию, хотя заранее знал, что он хочет предотвратить взрыв.
– А он мог предотвратить взрыв?
– А вот это уже не твое дело.
– Мне нужно это знать! – взмолился Рикки.
Я начал расхаживать по комнате. Признаться? Нет, всю вину за взрыв станции я обязан взять на себя. Это мой долг перед Хольцером.
– Зачем ты взломал холодильник?
– Росс не верил, что я смогу… Да ерунда все это! Какой-то там холодильник. Не орбитальная станция! Я присел на диван, взглянул Рикки в глаза.
– Послушай, Рикки, я не могу тебе все рассказать. Ты ведь знаешь, что мы с Ваксом были друзьями. Он хотел спасти меня, хотя я этого, конечно, не заслужил.
– Вы не убивали его?
– Разве я мог это сделать? – невольно вырвалось у меня, несмотря на всю решимость хранить тайну.
Рикки долго и пристально смотрел мне в глаза, и постепенно его лицо преобразилось.
Вскоре я вел его, дружески положив ему на плечо руку, в каюту Кана.
– Порки тебе не избежать, сам понимаешь.
– Конечно, сэр, – понимающе ответил Рикки. – За такое дело положена порка. Вот и каюта.
– Мистер Кан, выпорите его как следует, но особо не зверствуйте, – попросил я и пошел обратно на мостик.
Анни уже не сидела дни напролет у телевизора, все чаще общалась с пассажирами, заходила в комнату отдыха. Это вселило в меня надежду. Однажды она спросила:
– Никки, почему они меня не любят?
– Из-за меня, лапочка.
– Нет, дело не только в тебе. Все пассажиры шепчутся у меня за спиной, как-то странно смотрят.
– Ты подслушивала их разговоры?
– Да, вчера я стояла за дверью, меня не видели. Знаешь, что обо мне говорят? – Анни начала передразнивать интонации сплетницы:
– «Вы обратили внимание, как она держит голову? Задирает нос! Изображает из себя бог знает что! А на самом деле беспризорница!»
– Кто?! – вскочил я.
– Неважно. За меня уже заступился один гард.
– Я сделаю его лейтенантом! – воскликнул я наполовину серьезно. – Какой гардемарин? Толливер? Рикки?
– Томми.
– Росс? Томас Росс?! – изумился я.
– Он обозвал Сулимана Раджни изувером и лопухом, а еще сказал, что джентльмен не должен так говорить о женщине.
– Господи… – Почему Росс защищает мою жену, хотя ненавидит меня? С одной стороны, он поступил благородно, а с другой стороны, офицер не должен обзывать пассажиров. Надо заставить его извиниться перед Раджни. – Я скоро вернусь, лапочка.
Росс дежурил на капитанском мостике с Аркин.
– Что вы вчера сказали Сулиману Раджни, гардемарин? – гаркнул я на него. Получилось даже слишком свирепо.
– Ничего, – с вызовом ответил Росс.
– Вы оскорбили его.
– Я так и думал, что он нажалуется.
– Один наряд! Нет, два наряда! Росс, я вас предупреждал, что если вы еще раз…
– Отправьте меня в отставку! – выкрикнул он. – Вы уже отправили…
– Росс! Хватит! – вмешалась Аркин.
– Спасибо, инженер, но я сам разберусь с ним, – неистовствовал я. – Мистер Росс, извинитесь! Угрюмое молчание. Наконец:
– Ладно, извиняюсь.
– Сэр! – рявкнул я.
– Ох, забыл, конечно, сэр, – произнес он с подчеркнутым презрением.
– Мистер Росс, идите… – Я чуть было не сказал: «на порку к Кану», но одумался. – В гардемаринскую. Соберите свои вещи. Я пришлю вам штатскую одежду и поселю вас в пассажирскую каюту.
– Значит, я временно отправлен в отставку?
– Нет! Вы уволены со службы насовсем! Вон отсюда! Он побледнел.
– Сэр…
– Вон! – взревел я и вытолкал его за дверь.
Вскоре ко мне в каюту пожаловал лейтенант Кан. Анни в это время где-то гуляла.
– Сэр, умоляю вас, пересмотрите свое решение, – попросил он.
– Вы имеете в виду Росса? Забудьте об этом.
– Сэр, я понимаю, он импульсивный, но…
– Вы знаете, каким тоном он со мной разговаривал?
– Да, он и Сандра мне все рассказали. Все-таки…
– Я никому не позволю так со мной разговаривать! Я представляю на борту Правительство ООН! – громыхал я и вдруг осекся. – После суда, когда мне вынесут приговор, Росс может плевать на меня. Возможно, он будет прав. Но теперь, пока мы в полете…
– Согласен, сэр. Но поймите, Росс… В дверь постучали. Я открыл дверь. Это был Толливер.
– Тоже по поводу Росса? – яростно выпалил я. – Ладно, входите, составите нам компанию.
– Извините, я не знал, что у вас уже мистер Кан.
– Оставьте формальности, садитесь, но имейте в виду: я не отменю отставку Росса.
– Капитан, – снова начал уговаривать Кан, – вначале выслушайте Росса.
– Возможно, вы приняли решение о его отставке в состоянии аффекта, сэр, – подключился Толливер.
– Вы что, оба оглохли?! – взбеленился я. – Он уволен со службы!
– Сэр, он лежит пластом и рыдает, – настаивал Толливер, – он умоляет меня помочь.
– Теперь умоляет? – съязвил я. – А раньше насмехался.
Толливер вскочил.
– Вы расправились со мной, Стейнером, Россом! – яростно обличал он. – Почему вы еще терпите остальных?! Расправьтесь с Рикки, с Каном.
В самом деле, не слишком ли я зверствую?
– Ладно, – махнул я рукой. – Может быть, я передумаю.
Как только я вошел к Джеренсу, он бросился на меня с кулаками. Показать ампулу отказался. Значит, все выжрал. Угомонить его мне так и не удалось. Он кидался на меня зверем, пока я не ушел.
Двое солдат избили своего коллегу до потери сознания. Пришлось бросить их в карцер.
В таких невеселых происшествиях тянулись последние месяцы моей жизни. Ничего, осталось недолго. Скоро повесят.
Рикки после порки не появлялся в пассажирской столовой несколько вечеров. Не мог сидеть.
Поскольку Джеренс не выдержал испытания, держать его в каюте больше не было смысла. Я зашел к нему, чтобы отвести в карцер. В каюте был полумрак. Джеренс, забравшись с ногами в кресло, смотрел на меня исподлобья.
– В карцер, – приказал я.
– Вы же обещали!
– Но ты не выдержал испытания. Он вытащил из-под рубашки пробирку. Уровень жидкости в ней был прежним.
– Значит… – Я не верил своим глазам. – Джеренс, я думал, что ты…
– Мистер Сифорт! Знаете, как было трудно!
– Догадываюсь. Ты что, не умывался?
– Мне не до этого. Сколько я тут сижу?
– Десять дней. Осталось одиннадцать. Джеренс скорчил страдальческую гримасу.
