и угольно-черными внутри.
Посмотри на железнодорожные пути. Видишь, идет замотанный люд? Ну, это рабочие-железнодорожники возвращаются в город после тяжелого дня. Всю смену они били горячие заклепки и раскаленные костыли, ворочали шпалы и железо, ели сэндвичи с ветчиной и фаршированные яйца, а теперь пора почиститься и готовиться к ночи. Живей, Медовушка! Сегодня я не жажду дегтя и перьев!
А вот и шериф Брин на своем мото-ссикле. Видишь, как он машет дамам и мужественно кивает парням? И смотрит на старого Тобиаса, как на чесоточную крысу, выползшую из канавы во время чаепития Дочерей Изабеллы? Он все ищет приманку, на которую я попадусь, благослови Бог его каменное сердце.
Вон там мистер Трип у военного памятника. Добрые люди от него подальше держатся. И на то есть причина. Видишь ли, он говорит правду, а народ здесь к такому непривычный. Он может сказать, где дрались в битвах и где закопаны тела, на каких деревьях вешали и какие семьи спалили в их домах ради белой благопристойности. А если ты ему понравишься, то он расскажет о великом тумане тринадцатого года, что однажды спустился на Уиллоу-парк и забрал с собой пятнадцать человек, или о том, как двести лет спустя добрые христиане Паути-тауна пришли к дому Уормвеллов и потащили старика Матиаса на костер. Да, он был прапрапрадедушкой Огги и его называли колдуном Уормвеллом. Думаешь, такому хорошему, достойному городу, как Паути-таун, не по вкусу сожжение ведьм? Ну, подумай еще раз. Чернота в сердцах людей былых времен не умерла. Нет, она клокочет в сердцах их детей и много раз выкипала, как жир, бурлящий в котле.
Стой, Медовушка, отдохнем здесь, глянем, что почем.
Чувствуешь, сынок? То, что сгустилось, как воздух перед мощным ударом грома? На тенистых улочках и усыпанных листьями переулка — ива и каштан, смоковница и клен, да, сэр, все они волнуются, как гончие, готовые к бегу. Сегодня — та самая ночь. Ночь Основателя, как ее называют. Они празднуют свои корни — вот в чем тут дело. Мэр Хит толкает речь с ящика из-под мыла, а Дамское общество помощи продает пироги с кокосом и сэндвичи с кресс-салатом. Та еще пирушка. Городской оркестр будет играть, шумно и нестройно, продираясь сквозь «Качайся, милая колесница», «О, Сюзанна», и «Долина Красной реки», пока кровь из ушей не пойдет. Дети носятся сломя голову, родители и старики пьют сдобренный лимонад. Хот-доги и картошка на огне, тележки с попкорном и продавцы орешков («Разбирайте вкусные соленые орешки, живее!»), рутбир в навощенных стаканах и холодное пиво в бочках со льдом. Все там, сынок. Красотки и фигляры на ходулях, жонглёры и клоуны, и фейерверки, сияющие в небе. Веселье для всех и каждого. Сборище улыбающихся дурней.
Жаль, старика Тобиаса не звали. Никогда не звали и не позовут. Таков мой крест. Словно вонь в комнате, которую стоило бы проветрить, или исхудавшая псина, пускающая слюни на заднем крыльце. Нежелательный. Но это не значит, что я не могу посмотреть — хотя бы пока шериф Брин не прибежал меня прогонять, чтобы я не огорчал добрых мягких людей Паути.
Как псы на зов рожка, мчат они. Друзья и соседи, кузены и семьи суетятся и бегут, тикая и жужжа, как колесики часов. Шумящие и галдящие тени, и спешащие шаги по ступенькам. Смеющиеся голоса, кричащие, счастливые голоса и голоса, в конец одичавшие от радостного праздника. Это встреча друзей, день фестиваля, ночь жатвы и выпускной бал, сложенные вместе, обернутые шикарной бумагой и повязанные красивым бантом. Они идут потоками и ручейками, сливаясь воедино и образуя человеческую реку в белых шляпах, заливающую поросший зеленой травой остров во внутреннем море Уиллоу-парка.
Ходу, Медовушка, это не для нас.
Ты знаешь, куда нам надо отправиться, старушка, и что там надо сделать. Вперед же, вперед! Ночь Основателя. Они чествуют Максвелла Пинга, заприметившего это место, и Джесси Смарта, расчистившего лес и построившего хижины у Ручья несчастных женщин. Они говорят об Эстер Кларингтон, построившей первую школу, и Джошуа Хэйсе, который проложил первые улицы. Но они не упомянут Мэтиаса Уормвелла, построившего первые мельницы и литейки. Может, потом он и задумался о вещах помрачнее, но в юности старину Мэтти занимали лишь община и торговля. Нет, его и не подумают упомянуть, но может быть, только может быть, мы это исправим — да так, что они никогда не забудут.
Да, сынок, мы снова выберемся на Блэквуд-лэйн, сейчас, когда солнце кровоточит в западном небе. Ты, может, видишь, как нечто движется и шелестит, иные тени могут даже звать тебя по имени, но не волнуйся, я и мои родичи защищены на этом пути чарами. А… я не упомянул? Конечно, меня зовут Тобиас Уормвелл. Моя семья сперва держалась высоко и гордо, но, бывает, из дворца в яму падать близко. Вот он, дом.
Легче, Медовушка, легче, знаю, что тебе это не по вкусу.
Так, сынок, дай-ка зажгу фонарь… вот. Здесь темнеет рано. Даже при свете тени крадутся, как змеи, правда? Черные питоны и маслянистые гадюки. Держись рядом, мальчик, держись рядом. Свети рядом со мной. А туда не смотри. Я тоже вижу их, двигающихся у сломанных ворот погоста. На костях их нет плоти, так что — отвернись! Отвернись! Вот, через двор. Не думай о том, что запуталось в траве. Тс-с-с! Тише. Нет… Я не знаю, что это, пусть проскользнет. Вот. Видишь? Мы интереса не вызвали. Вернулось в лес. Умный человек к такому не лезет, мохнатому и ползущему, выше деревьев и с желтыми глазами, горящими ведьмовским огнем.
Нет, не заперто. Заходи, со мной ты в безопасности. Когда-то этот дом был большим, жилище Уормвеллов, а теперь глянь! Стены покосились, пол погнулся, тени залегли там, где теней быть не должно. Сюда занесло листья, птичьи гнезда и мышиный помет. Нам вверх по лестнице. Осторожней с перилами, они гнилее черных зубов. Ни паутина, сынок, ни то, что она оплетает, тебе не повредит. Говорят, собака — лучший друг человека, но это не так. Лучший друг человека — паук. Никто больше не сжирает в пять раз больше собственного веса в москитах, черных мухах и клещах каждый сезон. Еще паутина, давай я тебя проведу. Царапанье? Да здесь только крысы в стенах. Теперь это их дом. Не пригибайся. Эти летучие мыши в тебя не врежутся.
А теперь держись рядом. Лестница на третий этаж чуток обветшала. В эту дверь и по лестнице — в комнату в башне. Да, сюда мы
