Ознакомительная версия.
— А что они могут сделать? Ты же видел компьютерные прогнозы. Будь я проклят, если у них есть хоть один шаттл. И что им остается? Сунуть голову в песок и делать вид, что все в порядке.
— Не знаю, — ответил Клавейн.
— Запускаем «бету», — сказал свин. — Только на корабль и плотным лучом.
Примерно минуту Клавейн молчал. Скорпио наблюдал, как тот снова глядит в иллюминатор, в черноту космоса. Интересно, что он надеется там увидеть. Может быть, ему кажется, что можно отменить вспышку света, которая стала сигналом гибели Галианы — надо только очень постараться? Скорпио знал Клавейна не так долго, как некоторых других, но считал его здравомыслящим человеком. Но печаль — та отчаянная, отягощенная угрызениями совести печаль, которая терзала сейчас Клавейна, — не оставляет камня на камне от здравого смысла. Скорпио полагал, что роль таких эмоций, как грусть и печаль, никогда не получала должной оценки в истории. Горе, угрызения совести, переживание потери, боль и тоска оказывали, по крайней мере, столь же сильное воздействие на формирование событий, как злость, жадность и жажда мести.
— Клавейн?.. — осторожно проговорил человек-свинья.
— Никогда не думал, что сделать выбор — это так трудно, — сказал Клавейн. — Но Хи оказался прав. Трудность выбора — единственное, что имеет значение. Я думал, стать отступником — самое сложное, что мне когда-либо придется сделать. Я считал, что больше не увижу Фелку. И представить себе не мог, насколько ошибался. Это было так просто! Несравнимо проще того, что я сделал позже. Я убил Галиану, Скорпио. И самое страшное — по собственной воле.
— Но ты снова спас Фелку. Вот тебе утешение.
— Да, — отозвался Клавейн. Это был голос человека, который тщетно ловит последние осколки спокойствия. — Я спас Фелку. По крайней мере, кого-то спас. Но это уже не та Фелка, которую я оставил в Материнском Гнезде. Сейчас в ней самой сидит Волк. Всего лишь призрак Волка… Но когда я говорю с Фелкой, то не могу понять, кто мне отвечает — она или эта металлическая тварь. И сомневаюсь, что когда-нибудь буду уверен в том, что она мне говорит.
— Ты достаточно сделал для Фелки. Ты рисковал головой, чтобы вытащить ее оттуда. Кстати, тоже выбор не из легких. Но ты здесь не один такой.
Скорпио почесал свой вздернутый пятачок.
— Знаешь, всем, кто торчит на этом корабле, пришлось выбирать. Например, Антуанетта. Я знаю ее историю, Клавейн. Собралась сделать доброе дело — похоронить своего отца, как он того хотел… А в итоге ее втянули в борьбу за спасение человечества. Ну, и не только человечества, как ты понимаешь… Могу поспорить, она делает это не для того, чтобы залечить больную совесть. Мы и вообразить не можем, куда наш выбор нас заведет. И не последует ли за ним еще один, куда более сложный. Ты думал, что совершаешь охрененно геройский поступок, когда уходил от «пауков». А оказалось, что это просто начало чего-то большего.
Клавейн вздохнул, и Скорпио заметил, что его лицо немного просветлело. А может быть, просто очень хотел это увидеть.
— А ты, Скорпио? — голос Клавейна зазвучал мягче. — Тебе приходилось делать трудный выбор?
— Ага. Например, я согласился помогать вам, сукины дети.
— И как тебе это?
— Кое-кто из вас — сукины дети. Которых надо убивать так медленно и мучительно, как только я могу представить. Но вы не все такие.
— Можно считать это комплиментом.
— Считай сколько хочешь. Завтра я могу передумать.
Клавейн снова вздохнул и почесал бороду.
— Ладно. Делаем, что решили. Отправляем «бету».
— Тогда надо составить сопутствующее послание, — ответил Скорпио. — Начальные условия соглашений, если хочешь.
— Все, что полагается, Скорпио. Все, черт возьми, что полагается.
За время своего долгого жестокого правления Подавляющие освоили пятнадцать способов уничтожения карликовых звезд.
Несомненно, размышлял надсмотрщик, есть и другие методы, более или менее эффективные. Несомненно, они уже изобретались и применялись в различные эпохи галактической истории. Галактика была огромной и очень древней, и Подавляющие знали о ней далеко не все. Но факт оставался фактом: за последние четыреста сорок миллионов лет не появилось ни одного нового способа уничтожения звезд. Со времени последнего методологического обновления Галактика совершила два оборота. Это был пугающе долгий срок — даже по холодным расчетам Подавляющих. И за это время они не открыли ничего нового.
Возможность разрушать звезды пением оказалась последним методом, который вошел в библиотеку техник уничтожения. Этот метод был признан правомочным четыреста сорок миллионов лет назад. И все же надсмотрщик исследовал его с оттенком любопытства. Так старый мясник разглядывает новые аппараты, призванные увеличить продуктивность скотобойни. Нынешняя зачистка обеспечивала Подавляющим благоприятную возможность испытания метода и произвести его всестороннюю оценку. Если результат не удовлетворит надсмотрщика, то он оставит в архиве соответствующую запись. Это будет рекомендация: при последующих зачистках использовать один из четырнадцати более старых способов уничтожения звезд. Но сейчас он верил в эффективность певца.
Все звезды поют — сами для себя. Внешние слои звенят и гудят в широком диапазоне частот, словно несмолкающие переливы колоколов. Могучие сейсмические волны передают вибрации глубоко в плазму, в самое сердце звезды, к поверхности расплавленного ядра. В звездах-карликах вроде Дельты Павлина эти вибрации не слишком сильны. Но певец подстраивался к ним, двигаясь вокруг звезды в экваториальной плоскости. Он накачивал звезду гравитационной энергией, подбирая резонансные частоты так, чтобы увеличить вибрации. Млекопитающие дали бы певцу немелодичное имя «гравер», гравитационный лазер.
В его сердце скрывалась микроскопическая струна, миниатюрная частичка стремительно охлаждающейся ранней Вселенной. Она тянулась из кипящей пены квантового вакуума — тонкая ниточка, несравнимая с мощными потоками излучения, которые пронизывают космос. Но для нужд певца этого было достаточно. Струна вытягивалась и удлинялась, как петля жевательной резинки, ее наполняла энергия, которой обладал в этом состоянии вакуум — энергия, которую певец использовал всегда. Струна вытягивалась, пока не достигала макроскопического размера и макроскопической концентрации массы и энергии. Тогда она искусно завязывалась в замкнутую структуру, похожую на восьмерку, и начинала вибрировать, создавая узкий конус пульсирующих гравитационных волн.
Амплитуда колебаний увеличивалась — медленно, но верно. С точностью и изяществом генерируя гравитационные волны с определенной частотной модуляцией, певец лепил синусоиды внутренних вибраций звезды, растягивал одни, сжимал другие. Вращение звезды уничтожало сферическую симметрию ее первоначальных колебаний, но относительно оси вращения они все еще оставались симметричными. Певец разрушал эту симметрию, фокусируя свои усилия на единственной точке, лежащей в экваториальной плоскости, между собой и центром массы звезды. В этой точке он сосредотачивал всю свою силу, вливая в нее энергию своей потаенной струны. Непосредственно под певцом, в верхних слоях оболочки светила, сжимались и отражались друг от друга потоки массы, нагревая и компрессируя поверхностный водород до состояния готовности к термоядерной реакции. Синтез, на самом деле, происходил в трех или четырех концентрических слоях звездной материи, но это было несущественным. Важно было, что певец добивался другого: чтобы сферическая поверхность звезды начала морщиться и искажаться. В кипящей раскаленной поверхности звезды прорастало нечто вроде пуповины — внутренняя впадина, достаточно широкая, чтобы поглотить небольшую каменистую планету. Концентрические кольца синтеза, круги нестерпимого сияния, расходились от пуповины, выбрасывая в космос шквал рентгеновских лучей и нейтрино. Однако певец продолжал нагнетать гравитационные волны, заставляя звезду пульсировать. Частота пульсации была рассчитана с хирургической точностью, пуповина продолжала углубляться — казалось, невидимый палец давил на мягкую поверхность воздушного шара. Материя перераспределялась, вокруг пуповины возникало выпячивание. Певец буравил в звезде отверстие, и плазме надо было куда-то деваться.
Это продолжалось до тех пор, пока дыра не достигала ядерной топки в центре звезды.
Перелет с орбиты Ресургема до «Ностальгии по Бесконечности» занимал пятнадцать часов. И каждую минуту этих бесконечных часов Ану Хоури терзали мрачные предчувствия. Причина заключалась не только в том, что с Дельтой Павлина происходило что-то настораживающе странное, хотя и без этого не обошлось. Хоури видела, как оружие Подавляющих приступило к работе. Гигантская валторна повернула свой раструб к звезде, и под ним, на ее поверхности, уже росло неистово горячее пятно. Увеличение показало, что это пятно — зона синтеза, точнее, несколько концентрических зон, которые окружили углубляющуюся яму в плазме. Все это происходило в том полушарии звезды, которое было обращено к Ресургему — похоже, совершенно не случайно.
Ознакомительная версия.
