тела. Сквозь неплотно закрытые веки она мельком увидела летающих существ, которые уселись в нескольких метрах от нее — неподвижные, наблюдающие. Ветерок под платьем добирался до кожи, высушивал пот. Ей показалось, что сквозь прорези в сером горизонте просачиваются лучи света.
Они пробудили в ней память о непередаваемо сияющих нитях ее крипто-видения, о сосуде света, опоясанном колоннами и оцепленном устрашающей пустотой, об ощущениях, эмоциях, вибрациях ее одиннадцати товарищей-избранников. Она подняла голову, открыла глаза и увидела бледно-розовую голову, окруженную бело-черным воротничком: животное подошло к ней на метр и вытянуло в ее сторону шею.
*
Фрасисту Богху потребовалось больше времени, чем другим, чтобы овладеть психокинетическим путешествием, потому что крейцианские догмы до такой степени выкристаллизовались в его подсознании, что не пускали его отдаться вибрации антры. По окончании инициации Йелли хватило считанных минут, чтобы перенестись на другой континент и вернуться с неведомым цветочком в руке, пары часов достало У Паньли, чтобы телепортироваться из деревни к вулкану Исход, Сан-Франциско и Феникс понадобился день, чтобы преодолеть эфирными коридорами дистанцию в триста метров. Фрасист Богх, напротив, понуждал себя от рассвета до заката, но ему не удалось представить эти проклятые устья света, о которых все ему говорили, или хотя бы спуститься в глубины внутреннего безмолвия, которое У Паньли сравнивал с озером Кхи.
На рассвете вооружившийся топором Жек расчистил проход через плотные заросли ежевики, окружавшие куст безумца. Именно там, перед вечно сияющими цветами, Афикит, одетая в белое платье, передала антру одному за другим своей дочери, рыцарю, бывшему муффию и двум жерзалемянам. Занимался день — лучезарный, светлый, — и птицы своими трелями приветствовали пришествие огненной звезды. Эта атмосфера, одновременно сосредоточенная и радостная, напомнила Афикит счастливые времена, когда деревня паломников кипела жизнью, когда юный Шари, сидящий перед этим кустом, искал пути к ковчегу света, часами говорил о цепочке вибраций, о сияющем истоке, о божественности человека. Что сталось с ними, с паломниками, которые восхищенно и недоверчиво его слушали? Что сталось с Миклом Манурой, этим десятилетним мальчиком, по ошибке переброшенным на Мать-Землю сотрудником ГТК? Что сталось с ними, с теми благословенными временами, когда Тиксу рублеными и неуклюжими фразами повествовал о случае, давшем ему прозвище «Шри Лумпа»?
Новые шаньяны(посвященные) не теряли времени зря. Едва приняв антру, все они уединились и немедленно принялись осваиваться с новыми возможностями, подаренными звуком жизни. Блестящий успех Йелли нисколько не удивлял, ведь она была дочерью Шри Лумпы, человека, который заново открыл этот способ путешествия (в краткой вступительной речи, которую Афикит произнесла перед будущими посвященными, она сильно упирала на заслуги Тиксу). В быстром успехе У Паньли тоже не было ничего поразительного, учитывая его владение энергией Кхи. Прогресс Сан-Франциско и Феникс следовало бы охарактеризовать как нормальный, и, что примечательно, эти двое совершили свой первый эфирный прыжок одновременно, хотя и разделились, чтобы практиковаться по отдельности, каждый в своем темпе.
К тому моменту, как стемнело, Фрасист Богх совсем расстроился. К концу своего первого шаньянского дня ему только и удалось, что заработать болезненную мигрень, и счастливый вид заглядывающих повидаться с ним товарищей, даже если они старались не выставлять радость напоказ, жестоко напоминал о его собственной неудаче. Ему уже не доставляли наслаждения солнце и ветерок, ласкающие его кожу и волосы. А ведь накануне, сняв комбинезон наемника и облеган, он испытал неописуемое облегчение — ему показалось, что он вздохнул впервые с детства на Дуптинате. С мгновение он постоял обнаженным, подставляя себя покалывающей ночной свежести, прежде чем с наслаждением ускользнуть в кровать, которую приготовил для него Жек. Проснувшись, Фрасист обнаружил на невысоком столике аккуратно сложенные шерстяные штаны и тунику. Он с большим удовольствием натянул эту простую деревенскую одежду, которая на Сиракузе едва ли могла считаться достойной даже человекозверей с Жетаблана. Вид перстня муффиев, отныне неразлучного с безымянным пальцем Йелли, не вызывал в нем сожалений. Джулианский кориндон, столь желанный символ власти Церкви Крейца, не мог попасть в лучшие руки. Недолгое пребывание на троне верховного понтифика теперь казалось Фрасисту кошмаром — вроде жуткого спуска в крейцианский ад.
Солнце уже давно скрылось за Гимлаями, когда он встретился на повороте тропинки с Афикит. По его напряженному лицу она сразу поняла, что бывший муффий раздосадован своими неудачами.
— Оставь мысли о трансферте, — сказала она ему. — Просто предоставь антре вести тебя на буксире, обруби швартовы, соединяющие тебя с миром форм. Рассудок развращен: он хочет сначала понять явление, до того, как его испытать. Узнать, чтобы поверить. Но для мысленного путешествия требуется противоположный подход.
Он все еще плохо свыкся с непринужденным «тыканьем», непременным после инициации (это свидетельство дружбы, которая связывает нас, как сказала Афикит).
— Если бы я не поверил, я бы не воспринял индисских графем защиты и исцеления! — запротестовал Фрасист Богх. — Я бы не сбежал из епископского дворца, как трус!
— Трусостью стало бы впустить в жизнь приобретенное знание и продолжать возглавлять Церковь. Ты проявил огромную храбрость, выступив против кардиналов и викариев. Мне еще не подвернулось случая поблагодарить тебя за заботу о наших замороженных телах. Целых три года ты был нашим единственным мостиком между жизнью и смертью.
— Единственная моя заслуга — что я последовал советам покойника…
Она обвела взглядом потемневший небесный свод. Несколько часов назад космос озарился яркими вспышками, и ей еще предстояло найти внятное объяснение внезапной иллюминации: она выглядела как дезинтеграция небесных тел на краю земной атмосферы.
— Не нужно принижать своих достоинств, Фрасист, — медленно прошептала она. — Не нужно принижать себя самого. Ты отказываешься признать величие своей души, ты недостаточно любишь себя…
Она сделала несколько шагов в сторону пятен света на кусте безумца и, помолчав, добавила:
— Не подумай, что я хочу тебе читать мораль или преподать урок. Мне потребовалось много времени, чтобы принять саму себя, и я не до конца уверена, справилась ли с этим…
— Вы, Найя Фикит? — переспросил Фрасист Богх.
Она повернулась и с жаром на него посмотрела. В ее прекрасных бирюзовых с золотом глазах стояла боль. Светлые волосы, развеваемые ветром, в наступающей ночи приобрели необычную белизну, напоминающую о ночной звезде, поднимающейся из-за ломаных линий горного массива (Луне, как сказал Жек). Ее красота снова поразила Маркинатянина, которого уже когда-то тронул вид ее тела, застывшего в криосаркофаге.
— За кого ты меня принимаешь, Фрасист?
