жизнь всё-таки была, просто не доросшая до земных видов.
Зато палеонтологическая летопись Красной планеты отличалась богатством. Когда-то на поверхности кишела жизнь. Имелись обширные речные системы и поймы, питавшие буйную растительность, где обитали популяции разнообразных марсианских беспозвоночных — плоских червей, брюхоногих моллюсков и причудливых мшанок. Поразительное разнообразие членистоногих: крабы и пауки, жуки и мокрицы, саранча, почти с собаку величиной.
Но все они давным-давно вымерли.
И ни одно из них не было настолько большим, как замеченное Динцем… или показавшееся. В пустыне находились разрушенные города, но ни останков и ни свидетельств, кто или что возвело их. Самый молодой из них был покинут по меньшей мере тридцать тысяч лет назад, если не гораздо раньше. По общему мнению, их построила какая-то великая инопланетная цивилизация, ещё в доисторические времена рассеявшаяся по большинству планет этой части галактики, а потом вымершая.
Итак, марсиан нет.
Нет разумных марсиан.
Никого, настолько разумного и настолько большого, чтобы разорвать человека на части. Так что же это? Что напало на Ройера? Был ли это мифический Теплоискатель, по слухам, выживший марсианский хищник давно вымершей расы? Или что-то другое? Пережиток тех, кто строил эти города? Какой-то кошмар, до сих пор охраняющий свою территорию?
Трудно было сказать наверняка.
Марс был полон тайн, и потребовались бы века разысканий, чтобы вытащить каждое привидение из каждой истлевшей гробницы и выволочь все скелеты изо всех шкафов.
— Ты веришь всем этим слухам о пропавших поселениях? — спросил Динц. — Ты много об этом слыхала. Говорят, они были на юге.
— Кто знает? — отозвалась Джилл.
Конечно, она о них знала, как и все. Больше всего ходило слухов про место под названием Нью-Салем — подходящее имя, — где около двухсот участников первоначальной исследовательской группы пропали, только-только высадившись. В марсианском фольклоре Нью-Салем значил то же, что и «Мария Селеста» или вирджинская колония Роанок на Земле. Это было двадцать семь лет назад. Тогда для перелёта на Марс требовалось почти шесть месяцев, и это ещё с гравитационными манёврами. Когда Нью-Салем три месяца не подавал вестей, отправили спасательную миссию, но она не нашла ничего, кроме уймы пустых куполов и построек, без единого человека. Что бы там по легендам ни случилось, это произошло быстро, поскольку всё выглядело так, как будто все до одного только что вышли… еда на столах, неприбранные постели, ничего не исчезло и не сдвинуто. С годами Нью-Салем превратился в средоточие историй о призраках и теорий заговора. Он располагался в Южном Нагорье, но теперь никто не селился ближе тысячи миль от него. И, пожалуй, это как-то намекало на достоверность произошедшего.
— Да уж, эти горные предприятия держат всех и всё, — не замолкал Динц. — Всякий раз, когда случается что-то таинственное, они это скрывают. Эй, ты когда-нибудь слыхала о разбитом корабле, который они нашли в северных льдах? Так вот, он оказался не из наших. Очень смахивал на летающую тарелку, как ты…
— Заткнись, — бросила ему Джилл.
— Что?
Она ухватила его за плечо. — Слушай.
Они стояли там и тряслись в скафандрах, стараясь не дышать и не издавать ни звука, только вслушиваясь через наружные микрофоны. Минуту ничего не происходило, и Динц уже было вознамерился вернуться к байкам про летающие тарелки и морозным призракам, как вдруг… теперь они оба это услышали.
Пение.
Во всяком случае, звучало это похоже… высокое мелодичное пение или жужжание, довольно пронзительное, поднимающееся и падающее, отдающееся эхом. Жуткий и неземной звук. От него что-то сжалось у Джилл в желудке, мурашки побежали вверх по позвоночнику, и начало саднить в горле. Пение то прекращалось, то начиналось опять. Оно звучало в какой-то странной, почти женской тональности, будто саранча голосила мрачную ирландскую погребальную песнь.
— Пора отсюда сваливать, — выдохнул Динц. — Чел, мне не… не нравится этот звук.
— Тихо, — шикнула Джилл.
Пение — если это было оно — не приближалось и не отдалялось. Что бы его ни издавало, видимо, оно не двигалось с места. Они ждали, трепеща, прислушиваясь и думая, что это звучит, как сирены из греческой мифологии, манящие их на погибель, или высокий, губительно-сладкий голос призрака, отдающийся эхом в проклятом доме. Они знать не знали, что это такое, понимая лишь, что оно жуткое и чуждое. Джилл это пение казалось почти меланхоличным и потерянным, словно голос той женщины у По, которую погребли заживо; она спаслась, но утратила разум.
— Ну же, — сказала она. — Оно выходит из того туннеля. У нас есть бластеры.
Динц отпрянул от неё.
— Нет! Я туда не попрусь! Ты совсем долбанулась? Ты что, не слышишь этого? Не ощущаешь этого? Это неправильно, это кошмарно… Иисусе, Джилл, да это словно голос из могилы…
Джилл осталась на месте. Динц был прав. Прав на все сто. В том, что было способно так петь, не могло остаться ничего человеческого и ничего разумного. И всё-таки её тянуло последовать за этим голосом, отыскать его, увидеть то, что его издавало.
— Тогда жди здесь, потому что я иду.
— Нет! Нет! Ты не можешь… ты не можешь идти туда! Ты не можешь бросить меня одного!
— Тогда пошли вместе, — предложила Джилл.
Туннель вёл к насосной станции. Там ничего не было, кроме так и не законченных инженерами уймы недоделанных туннелей, и нескольких старых и небезопасных пещерных систем.
Динца так сильно трясло, что казалось, он вот-вот вывалится из скафандра.
— Я вызову Саррасина! У тебя крыша съехала! Я его вызываю! Слышишь? Я его вызываю!
— Ну и вызывай, — бросила Джилл и скользнула в туннель.
5
Динц остался один.
Он видел удаляющееся свечение нашлемных фонариков Джилл, враскачку уходящей во тьму. Пение смолкло, но теперь зазвучало вновь — пронзительнее, ритмичнее и навязчивее, чем прежде.
Динц нерешительно застыл на месте. Забавно, но этот голос и у него вызывал желание пойти в туннель. Ты слушал и слушал, а мозг словно бы окутывался чем-то тёплым и пушистым, и ты уже не думал, как ужасно это звучит, как мрачно, негармонично и зловеще. Ты начинал считать, что звучит это прекрасно. Словно колыбельная, которую могла напевать тебе мама, пока ты дремлешь в кроватке. Мягкая, нежная и…
О Господи, о Боже мой.
Динц чуть-чуть не завопил, обнаружив, что идёт к туннелю, прямо как Джилл. Он и вправду позволил этому голосу проникнуть в голову, где тот навевал тепло и уют, заплетая его разум паутиной.
Он попятился назад, подальше отсюда.
В наушниках пискнуло — знак, что сейчас включится связь.
— Джилл! — позвал он. — Джилл! Послушай! Ты должна вернуться, ты должна вернуться прямо
