— Давайте лучше сначала выясним, куда я вас везу, — сказал Артур, вклинившись в поток машин на автостраде.
Он надеялся, что ехать ей либо очень недалеко, либо очень далеко. Если недалеко, то значит, она живет где-то поблизости от него, если далеко, путь будет долгим.
— Я хотела бы попасть в Тонтон, — проговорила она, — пожалуйста. Если можно. Это недалеко. Вы можете подбросить меня до…
— Вы живете в Тонтоне? — спросил Артур, надеясь, что его голос выражает просто любопытство, а не бурную радость.
Тонтон был буквально в двух шагах от его поселка, просто неприлично близко. Можно будет…
— Нет, в Лондоне, — ответила она. — Я поеду поездом, он останавливается в Тонтоне меньше, чем через час.
То был худший из возможных вариантов развития событий. До Тонтона всей езды — несколько минут. Артур задумался, что же теперь делать, и пока думал, с ужасом услышал собственный голос, говорящий:
— О, я могу подбросить вас до Лондона. Разрешите мне подвезти вас до Лондона…
Растяпа и придурок. Ну надо же ляпнуть такое дурацкое словцо — «разрешите»! Он ведет себя как двенадцатилетний мальчишка.
— Вы едете в Лондон? — спросила она.
— Вообще-то я сегодня не собирался, — ответил Артур, — но…
Растяпа и придурок.
— Вы очень добры, — сказала она, — но не нужно беспокоиться. Мне хочется поехать поездом.
И тут она исчезла. Вернее, исчезло то, что вливало в нее жизнь. Она холодно отвернулась к окну и принялась тихо напевать.
Артур не верил своим глазам.
Он проговорил с ней тридцать секунд — и уже упустил.
«Взрослые люди, — говорил он себе, совершенно не считаясь с данными истории о поведении взрослых людей от начала времен, — взрослые люди так себя не ведут».
На дорожном указателе стояло: «Тонтон — 5 миль».
Артур так крепко вцепился в руль, что машина завихляла на дороге. Надо было хоть как-нибудь привлечь ее внимание.
— Фенни, — вымолвил он.
Она резко обернулась:
— Вы так и не сказали, откуда…
— Послушайте! — взмолился Артур. — Я вам все расскажу, хотя это довольно странная история.
Она продолжала на него смотреть, но молчала.
— Послушайте…
— Это вы уже сказали.
— Действительно? Ах да, конечно. Я должен с вами поговорить, я должен вам рассказать… История, которую я должен вам рассказать, которая…
И Артур окончательно потерял голову. На язык так и просились строки:
Такая повесть, что малейший звук Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей, Разъял твои заплетшиеся кудри И каждый волос водрузил стоймя, Как иглы на взъяренном дикобразе,[2] но он сомневался, что сможет такое выговорить, да и ассоциация с ежом ему не нравилась.
— …которая не уложится в пять миль, — наконец произнес он — как ему показалось, абсолютно неубедительным тоном.
— Ну и…
— Просто вообразите на минуточку… — выпалив это самое «просто вообразите», он понял, что не знает, что скажет дальше, оставалось только устроиться поудобнее и слушать собственный голос, — …вообразите на минуточку, что по странным и удивительным причинам вы мне очень нужны и, хотя вы этого и не знаете, я вам тоже очень нужен, но мы не поймем друг друга, потому что в нашем распоряжении всего пять миль, а я такой кретин, что не могу сказать что-то очень важное человеку, с которым я только познакомился, и в то же время уследить, чтобы не врезаться в какой-нибудь грузовик, и что вы… — он беспомощно замолчал и посмотрел на нее, — …что вы мне посоветуете?
— Следите за дорогой! — взвизгнула она.
— Вошь астероидная!
Артур едва не врезался в сто итальянских стиральных машин, которые путешествовали в кузове грузовика из Германии.
— Я вам посоветую, — сказала она с тихим вздохом облегчения, — до отхода поезда угостить меня стаканчиком сока.
По никому не ведомой причине в станционных буфетах всегда какая-то особая, необычайно мрачная атмосфера, какая-то особая, неповторимо унылая грязь. Пирожки со свининой имеют там какой-то особый, неповторимо блеклый цвет.
Но есть вещь, которая еще хуже пирожков со свининой. Это сандвичи.
В Англии устойчиво держится мнение, что делать сандвич аппетитным, привлекающим взор, таким, чтобы его было приятно есть, постыдно и так делают лишь иностранцы.
«Да будут они засохшими, — предписывает инструкция, хранящаяся в коллективной памяти народа, — да будут они как резина. Если надо, чтобы они были свежими, раз в неделю протирайте их тряпочкой».
Именно посещением закусочных по субботам и поглощением там бутербродов британцы стремятся искупить свои национальные грехи. Что это за грехи такие, они не знают, да и не желают знать. Грехи — тема скользкая и лучше в нее не лезть. Но каковы бы ни были эти грехи, они с лихвой искупаются бутербродами, которые многогрешная нация через силу заставляет себя съедать.
Если же существует что-нибудь еще хуже бутербродов, так это сосиски. Безрадостного вида трубочки, набитые хрящами, плавающие в море чего-то горячего и унылого и украшенные пластмассовой палочкой в форме колпака шеф-повара: очевидно, это и есть памятник какому-то шеф-повару, который ненавидел человечество, а умер в нищете и одиночестве на черной лестнице в Степни. В последний путь покойного проводили только его кошки.
Сосиски предназначены для людей, которые знают, в чем состоят их грехи, и желают искупить что-то особенное.
— Можно поискать что-нибудь поприличнее, — сказал Артур.
— Некогда, — ответила Фенни, взглянув на часы. — Мой поезд уходит через полчаса.
Они сели за расшатанный столик. На нем стояло несколько грязных стаканов. Здесь же лежали мокрые от пива бумажные салфетки, на которых были напечатаны анекдоты. Артур взял для Фенни томатный сок, а для себя — кружку желтой газированной воды. А еще, сам не зная зачем, две сосиски. Видимо, чтобы было чем заняться, пока из воды газ выдыхается.
Бармен окунул сдачу в лужу пива на стойке, за что Артур сказал ему «спасибо».
— Ну, что ж, — сказала Фенни, глянув на часы, — расскажите мне то, что хотели.
Ее голос выражал крайнее недоверие, и Артур совсем упал духом.
Как он сможет в этой явно неблагоприятной обстановке объяснить этой холодной, настороженной девушке, что в состоянии, так сказать, «расширенного сознания» он вдруг телепатически понял, чем объясняется ее душевная болезнь: дело в том, что вопреки очевидному Земля была уничтожена, чтобы уступить место новому гиперпространственному экспресс-маршруту, но об этом на всей Земле знает только он — потому что видел все это своими глазами с борта вогонского звездолета, — а вдобавок его душа и тело нестерпимо тоскуют по Фенни, и ему необходимо как можно скорее лечь с ней в постель.
