и она обвинила его. Потому что она не понимала неизбежности ситуации. Если бы его там не было,
она бы привела туда Млику, как и он. Металлический линг не может игнорировать притяжение магнита так же, как она не могла игнорировать притяжение коробки.
Да, да, — подумал он. — Тот, кто проектировал эту машину, прекрасно это понимал. Oни учитывали привлекательность неизвестного для человеческого животного.
— Мы вошли сюда, потому что хотели этого, — сказал он ей. — И потому, что оно хотело этого. В том, что произошло, нет ничего случайного. Небольшое изменение в начале приводит к радикальному результату в конце.
— О чем ты говоришь, черт возьми?
— Мы вошли в эту машину. Это было то изменение, которое мы произвели. Радикальным результатом стала смерть Млики. С этого момента мы будем притягиваться к определенному месту и времени внутри этого механизма. Там есть аттрактор, который влияет на нас.
— Аттрактор?
— Да. Если бросить шарик в долину, он осядет в самом низком месте, где гравитация и масса будут действовать. Это и есть аттрактор, — объяснил он. — Аттрактор в этой машине приведет нас в определенную точку во времени и пространстве.
— Теперь ты говоришь о судьбе.
Он сухо рассмеялся.
— Едва ли. Это математика, которая решает уравнение хаоса.
Она сдерживалась, и он знал это. Она хотела разорвать его и его теории в клочья. Ее профессионализм удержал ее руку от первого, а ее невежество остановило второе.
— Итак, если ты можешь предсказать все это с помощью твоего великого математического ума и сказать мне результат, то мы застрянем здесь навсегда или сможем выбраться?
Он покачал головой.
— Слишком много переменных. Мне нужно знать точные начальные условия этой системы, в которой мы находимся. Без этого нет никакой предсказательной силы.
Он не сказал ей, что исход наверняка будет таким же, как у Млики. Это было неизбежно. То есть, если машина была создана для их уничтожения. Если бы это было просто для того, чтобы проверить их интеллект, как крыс в лабиринте, то результат был бы потенциально другим.
— Другими словами, ты понятия не имеешь, — сказала Нури более чем с легким презрением. — Ты, как обычно, разбрасываешься теориями, не имеющими практического применения.
Он заставил себя улыбнуться.
— Это ты так говоришь. Из хаоса возникнет упорядоченный эффект. Это само собой разумеется. Со временем мы увидим закономерность.
Нури выглядела так, словно готова была наброситься на него… затем открылся дверной проем.
Tолько он был не круглым, а треугольным. За ним находился коридор, освещенный желтым свечением.
— Нас ждет наша судьба, — сказал Слэйд.
— А если я откажусь? Если я откажусь быть частью этого маленького эксперимента?
— Мы умрем здесь. Мы обезвожимся и умрем от голода. Возможно, сойдем с ума.
— Значит, мы становимся частью системы, хотим мы этого или нет?
— Капитан, мы стали частью системы в тот момент, когда вы решили приземлиться. Остальное — неизбежность.
Чувствуя себя, как побитая собака, она шагнула в дверной проем, и Слэйд обернулся.
* * *
Согласно показаниям хронометра на сканере, они находились внутри структуры уже шесть часов. Пангу трудно было в это поверить, но в какой-то степени это было легко. Первый час они ползали по проходу, ведущему в бокс, звали Нури и Слэйда, но обнаружили, что выхода нет.
Проход не вел назад. На самом деле, он никуда не вел… кроме как в себя.
У него не было ни конца, ни начала. Вперед, назад, все было одинаково.
Когда он наконец открылся, они попали в комнату, имевшую приблизительно яйцевидную форму. Это было лучше, чем в проходе, но не намного.
Мы в ловушке.
И нам незачем было туда входить, — подумал Панг, — разве что там было прохладно.
Но когда он сидел там, напротив него сидел Риглер, он не думал, что причина была именно в этом. Конечно, они вошли сюда из-за жары, но это не заставило их отправиться исследовать проход. Что-то другое заставило их. Только он не знал, что именно. В то время это было побуждение — он просто должен был это сделать. Но теперь все было туманно.
Что сказал Слэйд?
Мы приземлились, потому что были заинтригованы. Мы ходили вокруг неe, потому что нам было любопытно.
— И мы вошли в неe, потому что должны были, — сказал Панг вслух.
— О чем ты говоришь? — спросил его Риглер.
— Просто размышляю вслух.
— Прекрати. Я получаю от Слэйда достаточно этих информационных отбросов. Нам нужно подумать, как мы будем выбираться отсюда.
— Я открыт для предложений.
Дверь, ведущая внутрь, закрылась, как только они повернулись к ней спиной. Если коробка хотела, чтобы они шли именно сюда, то она без труда этого добилась.
Риглер обвел взглядом окрестности.
— Ничего, ничего, ничего. Ни шва, ни трещины, ни отверстия, ни даже чертовой дырки. Как кто-то может сделать что-то подобное?
— Я не знаю.
— И как скоро закончится наш воздух, — сказал он, вытирая пот с лица. — Потому что, так и будет. Рано или поздно мы не сможем дышать.
— Может быть. Если в этом смысл этой комнаты.
— А какой еще может быть смысл? Если воздух не закончится, мы умрем от голода. Я не ел уже более двенадцати часов. Я умираю от голода.
— На голодание уйдут недели.
— Ты знаешь, о чем я.
Риглер продолжал колотить себя кулаком по колену.
— Ты когда-нибудь видел, как животное умирает от голода? Это неприятно.
Панг покачал головой. Он не хотел знать, видел ли Риглер такое на самом деле, почему и при каких условиях. Он решил, что лучше не знать.
Риглер молчал минут десять, потом сказал:
— Я все время думаю о еде. Не о помоях на аванпосте, не о том обезвоженном, переработанном, восстановленном дерьме, а о настоящей еде. Хорошей еде. Такая, какая была у нас в Чикаго, когда я был ребенком. Tы бы попробовал пиццу на сковороде. Боже мой, как она была хороша. Они готовили тесто прямо перед тобой. Домашний соус. Импортная моцарелла. Дровяная печь.
— Может быть, нам стоит поговорить о чем-нибудь другом, — сказал Панг, почувствовав, как заурчал его желудок.
— О чем, например? Блядь, я работаю с тобой на этой дерьмовой планете уже больше года и ничего о тебе не знаю. Я имею в виду, ты женат? У тебя есть дети? Какого хрена ты вызвался на это? D очень далеко. Я сделал это ради денег.
— Я сделал это ради науки.
Риглер издал ворчливый звук, как будто это была самая глупая вещь, которую он когда-либо слышал.
— Расскажи мне о своей семье. Что насчет твоей мамы? Она хорошо
