увидев кого-то, кого Джонни не видел. — А ты ничего не получишь. Нет, сэр. Это моё. Леди дала. Это мне леди дала. Она дала это мне. Не тебе.
Стэнни раскачивался взад-вперед, сжимая в руках пустую бутылку. Наверное, так же он будет сжимать её и через неделю. На этом же самом месте, потому что ног у него нет — он отморозил их две зимы назад — лишь культи.
— Ну, пока, Стэнни. — говорит Джонни, толкая свою тележку дальше по переулку, оставляя Стэна-из-Джорджии разговаривать со своими друзьями о леди, которая дала ему бутылку.
В тележке завозился мешок.
— Нет, не его, — сказал ему Джонни. — Не в этот раз.
Мешок задрожал. Он встрепенулся. Сквозь него пронесся мышечный спазм. Он явно протестовал, но Джонни был непоколебим. Если он даст слабину, то мешок выйдет из-под контроля, а если исчезнет слишком много людей, то будут задавать вопросы и эти вопросы могут привести к Джонни, а если они приведут к Джонни, они могут привести и к…
Но он не собирался думать об этом.
Сейчас он был в парке — сражался с дорогой, проталкиваясь сквозь снежные наносы и чувствуя, как кости стынут от холода. Джонни направлялся к летней эстраде. Это было то самое место, куда приходили переночевать ущербные, отчаявшиеся и умирающие. Обычно здесь шлялось множество наркоманов: они кололись, попрошайничали, сравнивали следы от уколов и сплющенные вены. Но буран загнал их в укрытия — канализации и коллекторы, склады кишащие крысами, стерильные метадоновые клиники и приюты для бездомных.
Как Джонни выяснил, здесь остался лишь один наркоман.
Имени у него не было и души, наверное, тоже. Кем он был, и каким он был — уже давно забыто. Всё, что от него осталось — лишь призрак. Он был призраком этого парка, этой эстрады, но, по большей части, он был призраком самого себя.
Когда Джонни вышел под свет, наркоман — скрючившийся в углу и завернувшийся в запачканные собачьей мочой старые газеты — начал стонать.
— Ох, Санта, Санта Клаус. Я умираю. Я просто умираю. Это тааак больно, — скулил он. — Господи помоги, как же это больно.
Наркоша был живым скелетом в грязном спортивном костюме, мокасинах и в куртке. Черно-коричневые волосы побелели от инея, борода походила на темные мазки жжёной пробкой, на лице — ветвящиеся молнии морщин. Ему могло быть и двадцать лет, и пятьдесят.
— Брат мой, ты хочешь, чтобы боль ушла? — спросил Джонни.
— Да… да, пожалуйста.
— Тогда иди ко мне. Есть избавление через меня.
Самой идеи чего-то подобного хватило, чтобы наркоман сдвинулся с места. Его заледеневшие суставы и связки скрипели и щелкали. Он припал к ногам Джонни как голодный кот: наверное, так слабые, убогие, больные и искалеченные льнули к Иисусу в Галилее.
Джонни помог безымянному бедолаге-наркоману подняться на ноги:
— В мешке. То, что тебе нужно — в этом мешке. Давай, брат мой, засунь в него руки. Возложи их на то, что внутри и всё будет кончено. Больше никаких страданий.
Слова. Для наркомана они значили очень мало. Всего лишь способ общаться с другими.
Он оставался при своем.
Ухмыляясь Джонни, он потянулся к мешку.
Что бы там ни находилось, оно схватило его. С молниеносной скоростью и разрушительной убойной силой вцепилось ему в руки, как сова хватившая мышь. Наркоман закричал, бросив на Джонни взгляд полный абсолютного презрения. Предатель, чертов предатель! — говорил это взгляд. Может я лишь никчемный наркоша, но даже мне хватило бы ума не отдавать собрата-человека подобной… твари.
Ему практически удалось освободиться, но Джонни знал, что сбежать невозможно. Руки наркомана были ободраны до красного мяса, мышц и сухожилий. Он вопил, кричал — абсолютная боль, абсолютный ужас, а затем мешок втянул его и проглотил. Раздался хруст костей и совершенно кошмарное чавканье и посасывание, словно ребенок ел тающее мороженое.
Затем наркоман исчез, просто исчез.
Следом послышались отвратительные звуки: жевание, лакание, хруст, потом бульканье. Мешок сплющился. Поглотив за вечер двух взрослых, он стал больше, но ненамного. Что мешок делает со съеденным, Джонни знать не хотел.
Десятью минутами позже он вернулся в буран. Снег продолжал падать и Джонни продрог до костей. Он охал и ворчал себе под нос, а затем, дальше по кварталу, увидел Стэна-из-Джорджии, всё еще продолжающего нести бред и поддерживать оживленный разговор с людьми существующими лишь у него в голове. Со звуками мокрой кожи мешок начал биться в конвульсиях. Его возбуждение нарастало.
Кто ты такой, чтобы жаловаться, когда другие так ужасно страдают? — начал вещать одинокий голос в голове Джонни. — Посмотри на этого несчастного беднягу. Отброс общества выкинутый на улицу. В эту самую священную из ночей, разве тебе не жалко бедняков, нуждающихся, неимущих?
О милосердии Джонни знал всё, да и кто он такой, чтобы отказывать нуждающимся? Это заставило его вспомнить о той ночи, когда под крышей разрушенной церкви он нашел мешок. О том, как тот просто висел там пустой и безжизненный и Джонни подумал — отличная сумка для моих пожитков. А затем дотронулся. И в его ладони впились похожие на сосульки, обжигающе-холодные зубы. Они не только накачали Джонни ядом, превратившим его волю в кашу, они наполнили его знанием о том, что станет их призванием: как всё будет происходить, и как вместе они будут оказывать милосердие тем, кто в нём нуждается.
Вспомнив, он подталкивает тележку к Стэну-из-Джорджии вплотную.
— Эй, Стэнни.
Стэн-из-Джорджии держит свою пустую бутылку.
— Мне это леди дала. Она дала, и поэтому это моё.
— Наверняка, так оно и есть. В этом мешке она оставила кое-что для тебя. Леди хотела, чтобы ты это забрал.
— Мне? Оставила для меня?
— Да. Кое-что, что заставит тебя чувствовать себя получше. Избавит от боли.
Стэн-из-Джорджии выглядел неуверенным, смущенным и сбитым с толку. Он не знал, что и думать остатками своих мозгов. По сути, он даже не был уверен в том, что Джонни здесь, как и во многих других вещах.
— Для меня?
— Всё для тебя.
— Отдавай. Это мое. Отдай мне. Это не твое. Это мое.
Чувствуя дух сезона, Джонни помогает: он приподнял Стэна-из-Джорджии и сказал ему засунуть руки в мешок, что Стэн и делает. Все закончилось быстро. В воздухе кровавый туман, эхо крика унесла метель, из мешка раздаются ужасные звуки. Но всё закончилось, наконец-то всё закончилось.
Джонни услышал как часы на церкви св. Антония пробили двенадцать раз. Наступившее Рождество наполнило Джонни, захлестнуло, заставляя бежать слёзы из глаз. В голове, с которой, с некоторых пор, не все в порядке, он чувствовал радость за
