Надо отметить, что, хотя Глазков поздно пришел в официальную литературу, среди читающей публики он был известен давно, стихи его передавались из уст в уста.
Мне простите, друзья,
За милую странность,
Но не выпить нельзя
За мою гениальность!
В 1940 году Глазков собрал полное собрание своих сочинений (их было 187) и «издал» в трех экземплярах от руки (даже не на машинке). Своей книжечке он дал гриф «Сам-себе-издат», и таким образом именно Николай Глазков пустил по миру этот всем известный и тогда весьма роковой термин «самиздат».
Конечно, Глазков был типичным самиздатским автором, «рабом поэзии» в «море лжи». Сам себя он называл «юродивым из Поэтограда», «поэтом переулков», и все его строки пронизаны какой-то особой нежностью к простым людям и сдобрены изрядной порцией самоиронии. Кто, кроме него, мог написать такие строки о войне:
Бомбы падают у дач,
Где не следует;
Миллионы неудач
Нас преследуют.
Или вот это:
Те люди, совесть у кого чиста,
В атаку шли за родину, за Ста…
Нет! Люди воевали за Россию,
Речь о другом была для них пуста.
Так и жил этот удивительный человек, продолжатель традиций Хлебникова, «бравый солдат Швейк» тоталитарной эпохи. Издавался и не издавался. Много пил (а какой гений не пьет?), уходил в свои норы и отдушины от затхлой атмосферы официальной помпезной литературы, уходил от «большого стиля» в маленький, частный, интимный. Еще до войны – в 1938 году (страшно сказать: в год выхода Краткого курса ВКП(б)) – он написал в пику Эдгару По свой вариант поэмы «Ворон»:
Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась,
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.
Я спросил его: – Удастся
Мне в грядущие года
Где-нибудь найти богатство? –
Он ответил: – Никогда!
Я сказал: – В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда.
Все же буду я любимый? –
Он ответил: – Никогда!
Я сказал: – Пусть в личной жизни
Неудачник я всегда.
Но народы в коммунизме
Сыщут счастье? – Никогда!
И на все мои вопросы,
Где возможны нет и да,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным: – Никогда!
Такое в прежние годы не только не могли напечатать, но за такое можно было и крепко схлопотать. Слава Богу, пронесло! «Надо быть очень умным, чтобы валять дурака», – как-то заметил Глазков. Ему все как-то сходило с рук – политика и любовь.
И неприятности любви
В лесу забавны и милы:
Ее кусали муравьи,
Меня кусали комары.
И вот такие наскоки на держиморд-издателей:
Я лучше, чем Наполеон и Цезарь,
И эту истину признать пора:
Я никого на свете не зарезал,
Напротив, резали меня редактора!
Давно нет с нами Николая Глазкова, не дожил он до перестройки и гласности, до ГКЧП и последующих реформ-обвалов, всего того, что воплотилось в его гениальных строках:
Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.
90-е годы оказались интереснейшими для историков и чересчур печальными для всех нас. Но опять же спасает Глазков:
Было очень много неудач,
Срывов, промахов, помех и сплетен…
Все же улыбайся, а не плачь,
Радуйся, что ты живешь на свете!
Ну что ж, хороший совет дал Николай Глазков. Простой и мудрый.
Возвращение Александра Галича
Он судит пошлость и надменность
и потешается над злом,
и видит мертвыми на дне нас,
и лечит на сердце надлом.
И замирает близь и далечь
в тоске несбывшихся времен,
и что для жизни значит Галич,
мы лишь предчувствуем при нем…
Борис Чичибабин. «Галичу», 1971
Ах, Россия, Расея -
Чем набат не веселье!
Александр Галич. «Китеж», 1974
Ошибка автора
Бывают в жизни непостижимые ошибки и проколы: я очень любил песни Александра Галича, но ни разу не видел его «живьем». Я не был вхож в бардовско-поэтический цех и даже не пытался в него войти. Я просто любил магнитофонные песни Галича. Любил заочно, издалека. В то прошедшее время это было настоящей отдушиной, глотком свободы, катарсисом от застоя и одичалости.
Вместо живого Галича весной 1998 года я увидел могильный крест поэта, драматурга и барда на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, под Парижем, с надписью: «Блаженный изгнанник правды ради». Рядом могилы Ивана Бунина, Виктора Некрасова, Андрея Тарковского…
Призывают: спешите делать добро. Говорю и я: обязательно встречайтесь с теми, кого любите. Не опаздывайте!..
Эти записи о Галиче – как искупление личной не- встречи.
Советский период
Александр Галич родился 19 октября 1918 года в Ека- теринославе. Вообще-то он родился 20 октября, но дядя Галича, известный литературовед-пушкинист Самуил Гинзбург, очень почитал день лицейского братства, и день рождения маленького Александра стали отмечать 19 октября, а уже потом эта дата утвердилась во всех справочниках и энциклопедиях.
Во втором томе «Литературной энциклопедии» (1964) о Галиче написано так: «…рус. сов. драматург. Автор пьес «Улица мальчиков» (1946), «Вас вызывает Таймыр» (в соав. с К. Исаевым, 1948), «Пути, которые мы выбираем» (1954; др. назв. «Под счастливой звездой»), «Походный марш» («За час до рассвета», 1957), «Пароход зовут «Орленок» (1958) и др. Г. написал также сценарии кинофильмов «Верные друзья» (совм. с К. Исаевым, режиссер М. Калатозов), «На семи ветрах» (режиссер С. Ростоцкий) и др. Комедиям Г. свойственны романтич. приподнятость, лиризм, юмор. Г. – автор популярных песен о молодежи».
Итак, романтическая приподнятость. Одну из песен Галича, «До свиданья, мама, не горюй!..», пела вся страна. То есть первоначальный настрой: «главное, ребята, сердцем не стареть…» Так всех нас воспитывали. Таким романтически настроенным юношей был и Галич и поэтому без особых осложнений вписался в интерьер советской жизни. Его ранние стихи заметил и похвалил Эдуард Багрицкий в «Комсомольской правде», а первая публикация была в «Пионерской правде».
В конце 30-х годов Галич одновременно учился в двух вузах – в Литературном институте и на актерском факультете Студии Станиславского. «Перед весенними экзаменами, – вспоминает Галич в автобиографической повести «Генеральная репетиция», – меня остановил Павел Иванович Новицкий, литературовед и театральный критик, который и в институте, и в Студии читал историю русского театра, – и характерным своим ворчливым тоном сказал:
