Но по невероятной счастливой случайности они не успели скоррелировать свой курс с курсом неуправляемого корабля, и прошли под ним, не задев его.
— …Все вымпелы вьются и цепи гремят… Пятнадцать секунд до следующего столкновения, ребята! Наверх якоря поднима-а-ют…
Ракеты с визгом описали дугу и снова бросились в погоню.
— Ну, уж теперь-то, — сказал Артур, глядя на них, — теперь мы наверняка погибнем?
— Лучше бы, черт возьми, ты помолчал об этом! — сказал Форд.
— Но я прав, так?
— Ну, так!!!
— …Готовые к бою, орудия в ряд… — пел Эдди.
Тут Артура осенила мысль. Он сумел подняться на ноги.
— Почему бы кому-нибудь не включить этот ваш Невероятный Двигатель? — спросил он. — Мы, наверно, смогли бы до него дотянуться.
— Ты с ума сошел! — ответил Зафод. — Без тщательного программирования может случиться все, что угодно.
— А что, это сейчас так важно? — крикнул Артур.
— …На солнце зловеще сверкают… — пел Эдди.
Артур пробрался в конец восхитительно эффектного закругления панелей, где кривая стены сходилась с потолком.
— Прощайте, товарищи, с Богом, ура…
— Кто-нибудь знает, почему Артур не может включить Невероятностный двигатель? — прокричала Триллиан.
— …Холодное море под нами… Пять секунд до столкновения, было чертовски приятно работать с вами, ребята, упокой Господь ваши души… Не думали, братцы мы с вами вчера…
— Я спрашиваю, — кричала Триллиан, — кто-нибудь знает…
Затем произошел умопомрачительный взрыв звука и света.
А затем произошло то, что звездолет «Золотое сердце» продолжил свой полет совершенно обычным образом, но — с очаровательно переменившимся дизайном интерьера. Он стал несколько просторнее, отделан в тонких пастельных оттенках зеленого и голубого; в центре рубки находилась теперь винтовая лестница, никуда в особенности не ведущая, на ступенях которой стояли папоротники и желтые цветы, а возле нее на пьедестале с солнечными часами помещался теперь главный терминал бортового компьютера. Хитроумно размещенное освещение и зеркала создавали ощущение консерватории, плавно переходящей в большой и изысканно ухоженный зимний сад. По периметру консерваторской зоны стояли мраморные столики на тонких кованых железных ножках. Если вглядеться в полированную поверхность мрамора, становились видны панели пультов, материализующиеся под пальцами, а зеркала под нужным углом отражали все нужные экраны и мониторы, хотя весьма неочевидно было, откуда именно они отражались. В целом, все это чрезвычайно ласкало взор и остальные чувства.
Сидя в глубоком шезлонге, Зафод Библброкс спросил:
— Что, собственно, случилось?
— Я как раз хотел сказать, — ответил Артур, располагавшийся возле прудика с золотыми рыбками, — что кнопка невероятностного двигателя вон там… — он махнул рукой в ту сторону, где она была. Сейчас там стояла ваза с цветами.
— Но где мы? — спросил Форд, сидевший на винтовой лестнице с чудесно охлажденным пангалактик-горлодером в руке.
— Мне кажется, точно там же, где и были, — ответила ему Триллиан, и все зеркала показали унылый пейзаж Магратеи, по-прежнему расстилавшийся под ними.
Зафод выпрыгнул из шезлонга:
— А что с ракетами? — спросил он.
Новое поразительное зрелище появилось в зеркалах.
— По всему судя… — неуверенно сказал Форд, — они превратились в горшок с петуниями и весьма удивленного кита…
— При факторе невероятности, — встрял Эдди, не изменившийся ни на йоту, — 26761178 против одного.
Зафод повернулся к Артуру.
— Это была твоя идея, землянин? — спросил он его.
— Ну… Да что я… — замялся Артур, — я ведь только…
— Это было гениально! Включить на секунду невероятностный двигатель, не активируя сначала защитные экраны! Ты же спас нам жизнь!
— Ну… — сказал Артур, — ничего особенного… стоит ли так уж…
— Не стоит? — переспросил Зафод. — Ну, как скажешь. Компьютер! Идем на посадку.
— А я…
— Так я что? Не стоит так не стоит.
* * *
Еще одной вещью, которой не стоило случаться, было то, что вопреки всей вероятности в мир внезапно явился кашалот, и явился он в мир на высоте нескольких миль над поверхностью чужой планеты.
И, поскольку такое положение не является для кита естественным и устойчивым, это бедное невинное создание имело очень мало времени на то, чтобы смириться со своим существованием в виде кита, прежде чем ему пришлось смириться со своим несуществованием в виде чего бы то ни было.
Перед вами полная хроника мыслей этого кашалота с того момента, как он начал свою жизнь, и до того момента, как он ее закончил.
«А? Что такое?» — подумал он.
«Э-э… не понял… Кто я?»
«Алло!»
«Для чего я здесь? В чем смысл моей жизни?»
«Что означает мой вопрос „кто я“?»
«Так, спокойно, спокойно… О! какое интересное ощущение — что это? Что-то вроде… какое-то екающее ощущение в… в… так, наверно, если я хочу к чему-то придти, следует уже определиться с терминами для вещей, существующих в том, что в рамках того, что я назову рассуждением, я назову миром; так что, скажем — в моей груди.»
«Так-так. У-у-у-ух, ощущение становится все сильнее. И, кстати, что это за свист и рев в том, что я безо всяких особых предпосылок решил назвать моей головой? Пожалуй, я назову это… ветер! Хорошее название? Сойдет. Может быть, потом, когда я разберусь, что это такое, я придумаю ему название получше. Должно быть, это что-то очень важное, потому что его там, похоже, чертовски много. Ой! А что это? Это… назовем его хвост… да, хвост! О, да я могу им размахивать! Э-эх! Э-эх! Ощущение прекрасное! Не то, чтобы это мне что-то давало, но, может быть, позже я разберусь, зачем эта штука… Итак, можно ли сказать, что я создал логичную и связную картину мироздания?»
«Нет.»
«Ну, и ладно. Это же так здорово, вокруг столько неизвестного, столько неоткрытого! Просто голова кружится от нетерпения…»
«Или это все-таки ветер?»
«Сколько его стало вокруг!»
«О-го! Что это так быстро приближается ко мне? Стремительно приближается! Такое большое, плоское и круглое… ему нужно большое, широкое, звучное название. Что-то вроде „ля“… „мля“… Земля! Точно! Отличное название — зе-мля!»
«Интересно, сможем ли мы быть с ней друзьями?»
* * *
Дальнейшее — громкий смачный шлепок и молчание.
* * *
Любопытно, что единственной мыслью, посетившей сознание горшка с петуниями во время падения, было «Что? Опять?!!» Многие считают, что если бы мы знали доподлинно, почему горшок с петуниями думал именно так, мы гораздо лучше понимали бы природу вещей во Вселенной.
