В кузове, держась за тяжелую скользкую бочку из-под оливкового масла, трясся незнакомый мужчина в коротких штанах явно с чужого бедра. От него тоже нехорошо пахло. В последние дни эти запахи здорово обламывали мне кайф.
«Вот куда, куда мы катимся?» – запричитал незнакомец, поняв, что я принюхиваюсь.
«На аэродром», – хотел я подсказать, но он тут же увел разговор в сторону. Не хотел объяснять, почему от него пахнет. Зато рассказал о неизвестных преступницах. Странные какие-то преступницы. Он несколько раз это подчеркнул – преступницы. Купил вчера нож в магазине, хороший складной нож на тяжелой латунной цепи. Прикрепил к поясу – удобно. Выпадет нож, все равно при тебе останется. А нож выпал и… не остался. Выпал вместе с брюками… Якобы лег мой попутчик на отливе (а скорее всего, в одном из бараков, заселенных сезонницами), разделся под Солнцем (конечно, в бараке для сезонниц одетым тебя не оставят), ну, прямо благодать Божья, так бы и жить. А брюки пропали! Причем вместе с ножом.
Здорово он все-таки пах. Хоть сдавай парфюмерам.
За километр от бараков машина свернула в сторону заставы.
Мы соскочили на каменистую дорогу, и вдруг мимо нас промчался, прихрамывая, коротенький, как морковка, человек. Он промчался невесело, с каким-то непонятным всхлипыванием, почти не различая дороги.
– Эй! – крикнул я.
Человек не остановился.
Мой попутчик смущенно покрутил пальцем у виска.
Всхлипывая и подвывая, человек-морковка бежал все быстрее и быстрее.
«Вот куда, куда мы катимся? – снова запричитал мой попутчик. – Что за мир? Что делается? Преступницы всюду!»
Эту тему я не поддержал, торопился.
Мне хотелось поскорее увидеть тетю Лизу и пса Вулкана, хотелось убедиться, что Никисор не сжег барак и Потап при нем не соскучился. Еще издали я увидел, что византиец времени не терял. На голой бревенчатой стене барака, превращенной как бы в некий полевой музей, в живописном беспорядке висели, прихваченные ржавыми металлическими скобами, потрепанная швабра с обломленной ручкой, сбитый резиновый валик от пишмашинки «Башкирия», затупленное ржавое лезвие чудовищно зазубренной косы, которой, возможно, когда-то пользовалась сама Старуха. Здесь же красовался ярко-красный использованный огнетушитель и плоская, алюминиевая, пробитая в трех местах канистра. Раскачивался на плетеной веревочке большой стеклянный поплавок, расписанный угловатыми японскими иероглифами, чернела калоша, явно не русской работы, и перекрещивались две длинных, как берцы, метлы. А завершала выставку оранжевая табличка: «Не курить!».
Мой попутчик смело вошел в барак вслед за мной.
Я, в общем, его не приглашал, но он смело вошел в мой барак, в мой дом, в мое убежище, чуть ли не оттолкнул меня. Только войдя, я понял причину такой его смелости. На деревянных нарах, тоже появившихся без меня, рядом с похудевшим Никисором сидели три хорошо знакомые мне девушки. Это они в нашем НИИ помогали биологу Кармазьяну выращивать длинный корейский огурец. У их ног лежал пес Потап, стыдливо отводя глаза в сторону. А сам Кармазьян сидел жирной спиной к двери, диктуя вслух с мягким акцентом: «Выступающая из песка часть вещества имела в длину сорок семь сантиметров и отличалась продолговатой формой… Над поверхностью выступала на сорок три сантиметра…»
– На тридцать три, Роберт Ивертович.
Судя по трупному запаху, распространяющемуся от ближайшей к Кармазьяну красивой девушки, именно она занималась замерами.
Кармазьян не обернулся. «По периметру вещества, на некотором удалении от него нами были проделаны тестовые отверстия, чтобы определить объемы…» Он явно торопился закончить свои научные изыскания. «Поскольку в тестовых отверстиях не обнаружено твердых частиц… – диктовал он, – был сделан подкоп под неизвестное вещество и под него продернута веревка… Это позволило нам понять, что мы имеем дело с результатом жизнедеятельности неизвестного большого животного…»
– Здравствуйте! – сказал я, сбрасывая рюкзак.
– «Внешний вид указанного неизвестного вещества…»
Одна из лаборанток, увидев меня, опустила голову и заплакала.
– Здравствуйте, – все так же негромко повторил я и тогда биолог повернулся.
Он сладко улыбался, но короткую руку не протянул, только плачущей заметил:
– Ну, хватит, хватит. Проветрится. Не маленькая. До свадьбы все улетучится.
– Так свадьба-то скоро? – заплакала вторая. – Я теперь в поселок стесняюсь ходить. Всю шампунь извела, золой руки терла, Никисор на меня плескал керосином. Вот керосин, правда, улетучивается, а запах неизвестной органики держится. – Она взглянула на меня и заплакала еще громче.
Вздохнув, я в третий раз повторил:
– Здравствуйте.
Я думал, что вот теперь они наконец заговорят или хотя бы спросят, откуда я прибыл и кто я такой? – но все время, пока я переодевался, в бараке стояла мертвая вонючая тишина. Две девушки безмолвно и горько плакали, третья сидела в отдалении и брезгливо морщилась, возможно, она не принимала участия в измерениях.
Первым заговорил биолог.
– Вы такой-то! – уверенно сказал он.
– Вы не ошиблись, – так же уверенно подтвердил я.
– Вы такой-то, работаете с таким-то в лаборатории вулканологии!
– Вы и в этом не ошиблись, – все так же просто и уверенно подтвердил я.
– Вы только не волнуйтесь, – мягко попросил меня Кармазьян. На его смуглом лице играла легкая улыбка превосходства. – Конечно, вам здесь придется потесниться, это факт, но мы же из одного института.
– Как ни странно, вы и в этом не ошиблись, – уверенно подтвердил я и представил, как тесно тут будет ночью. Впрочем, решил я, устроиться можно будет между Таней и той второй, которая такая гордая. Лечь между ними, как старинный стальной меч. Ну и все такое прочее. Запахи меня не пугали. Особенно от Тани. При взгляде на нее все эти запахи в их нечеловеческой мерзости казались мне даже привлекательными. Потеснимся, чего уж… Все свои… Я уже любил лаборанток и они, чувствуя это, немножко пришли в себя. Появились красивые дамские сумочки, пудреницы. А Кармазьян совсем разоткровенничался:
– У нас к вам письмо.
– Сами написали? – подбодрил я.
– Как можно! – всплеснул пухлыми ручками Роберт Ивертович. От него хорошо пахло одеколоном и немножко спиртом, никакой вони. – Настоящее рекомендательное письмо. От Хлудова, вашего шефа.
– Давайте, – протянул я руку.
Кармазьян взглянул на девушек, потом на моего попутчика.
Не знаю почему, но спину мне вдруг тронуло холодком: вспомнил про человека-морковку, который, подвывая, пробежал мимо, прыгая сразу на метр, а то и на три. Но, наверное, человек-морковка не имел прямого отношения к происходящему, потому что Кармазьян улыбнулся.
