Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой.
Чиж уже на днях залатывал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь — бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон — откажет. Зяблик — пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет — сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику — судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной.
Тяжелые шаги, хлопок двери.
— О, уже готова! — довольно присвистывает вошедший Пингвин.
Порываюсь подняться, но не успеваю — на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.
Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.
— Не рыпайся, дурная, — пыхтит куда-то мне в область шеи; задирает сарафан до самого живота, пристраивается.
Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы — отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, — закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.
Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.
Просто перетерпеть… Пара минут…
— У-ух! Хорошо! — кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин — скорострел.
Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.
Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить — он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин — хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.
— Тетерев убился, — буднично сообщает Пингвин; судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю голову. — Вот мы пораньше и свернулись, — никак не реагирую. — Мы с мужиками — к реке, — не отвечаю. — Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку ещё постирай, — швыряет на пол и выходит.
Хлопок двери.
Удаляющиеся шаги.
Тишина.
Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки.
Слезы — пустое. Рыдать по себе — бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.
Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…
Кто я такая, мне сказали позже — преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.
У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я — Гагара, часть лагеря «Птицы». Я — никто.
«За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», — сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.
Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет — все, что было до Пандоры, стерто.
Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике — за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.
Вытираюсь; некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю — нужно спешить на кухню.
* * *
Бреду в темноте, практически наощупь.
Не стала зажигать свечи, чтобы не разбудить Пингвина, а вслепую не сумела найти в комнате фонарь. Поэтому иду — медленно, осторожно раздвигая кусты и стараясь не свалиться в яму и не покалечиться. С медициной у нас неважно: специалистов нет, из медикаментов — только самое необходимое и в ограниченных количествах.
Сова разве что умеет грамотно делать перевязки и зашивать раны кривой иглой. Сама она уверена, что в прошлой жизни была врачом.
Скорее бы дойти.
Ночь, а по-прежнему душно — ни ветерка. Кажется, уже слышу шум реки.
Еле дождалась окончания ужина и всеобщего отбытия ко сну. Ощущение — что выделившийся за день пот вот-вот разъест кожу до мяса.
Другие женщины ходили искупаться в то время, когда мы с Совой готовили ужин. Видела, как за ними увязался Чиж — наверняка подглядывать. Филин смотрит на это сквозь пальцы. «Подглядывать, но не трогать — не преступление», — это цитата.
Поэтому в ночном купании есть несомненный плюс — все спят.
В итоге, пока добираюсь до реки, обдираю о сухие ветки обе руки и подворачиваю ногу — лодыжка горит огнем.
Добредаю до воды, несколько раз оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной от поселения не увязался «хвост», и только после этого сбрасываю сарафан и вхожу в реку.
Вода такая холодная, что сводит зубы; притупляет боль в подвернутой ноге.
Захожу глубже, настолько, что касаюсь каменистого дна только кончиками пальцев; отпускаю ноги — плыву.
Надо мной — сияющие звезды; подо мной — темная манящая глубина.
Красиво.
А что если вот так, взять, закрыть глаза и не сопротивляться? Вдохнуть ледяную жидкость полными легкими? Перестать барахтаться и пойти ко дну?
С этими мыслями позволяю себе уйти под воду с головой, но тут же выныриваю. Трясу головой, разбрасывая брызги.
Нет.
Однажды я сдохну на этой богом забытой планете.
Но не сегодня.
Не по собственной воле.
Не так.
ГЛАВА 2
Пандору случайно открыли лет пятьдесят назад — так говорят.
Вдали от населенных человечеством планет, в неисследованной части космоса, некоторое время она использовалась то ли наркоторговцами, то ли контрабандистами. Потом их нелегальный бизнес разоблачили, участников арестовали, а планету «закрыли».
«Закрыли» официально, но это не помешало охотникам за удачей посещать ее нелегально. Пошли слухи, что от бывших хозяев на Пандоре осталось много ценного, и каждый, кто не ленился отправиться в дальнее путешествие, стал испытывать судьбу в надежде поживиться тем, что плохо лежит.
Сперва власти смотрели на шумиху вокруг Пандоры сквозь пальцы — все по-настоящему ценное они уже успели прибрать к рукам сами. Планету грабили. Рушили постройки, оставшиеся от первооткрывателей, вывозили все, что оказалось забытым и никому ненужным: технику, мебель и даже посуду.
Пандора превратилась в планету-призрак: обесточенные здания с пустыми глазницами выбитых окон и с покосившимися дверьми — бараки, внутри которых поселились мрак и сырость, оборванные провода на месте вырванных с корнем бытовых приборов, разбитые санузлы с вечным запахом застоялой воды из-за давно нефункционирующей канализации.
Говорят, здесь даже снимали настоящий фильм ужасов. Но «живописный» антураж фильм не спас, и он провалился в прокате.
А ещё лет через двадцать кто-то из авантюристов, не перестающих пытаться найти на Пандоре то, до чего не добрались предшественники, все-таки преуспел — на планете обнаружили залежи железной руды.
На этот раз планету на самом деле «закрыли» от случайных визитеров. Стали завозить оборудование, копать шахты, строить временное жилье для рабочих.
Но удаленность Пандоры сыграла свою роковую роль: транспорт, топливо, техника для рудников, заработная плата рабочим, для которых, к тому же, требовалось создать достойные условия жизни — все это стало источником колоссальных затрат. И добыча руды на Пандоре была признана нерентабельной и изначально провальной затеей.
Однако на тот момент шахты были почти готовы — укреплены, но ещё не снабжены электроникой. И тогда-то кому-то в голову пришло, что ситуацию ещё можно спасти — если использовать бесплатный труд, не тратить средства на восстановление бараков, а планету контролировать лишь из космоса.
