— Согласен, — кивнул я.
— Так, теперь память. Здесь Евгений Львович был подобрее.
— Действительно по-минимуму стерто?
— Стерто по-минимуму, но есть много изолированных участков. Вот, например, смотри.
Картинка на экране сменилась. Та же нейронная сеть, но с нормальными синапсами, меня еще Ройтман в Ценре научил отличать их от гипертрофированных. Только сеть обрывается, нет связей со следующим участком.
— Вот такая распаханная полоса, — сказал Адам. — Нейроны здесь живые, питание к ним поступает, информация сохранена, просто у вас к ней нет доступа. Связи обрезаны искусственно, разумеется.
— Их можно восстановить?
— Да, можно. Даже здесь можно, но с кондактином. Есть менее разрушенные участки, где связи частично сохранены, просто очень слабые. У вас, возможно, даже остались смутные или фрагментарные воспоминания. Там легче восстановить. Можно обойтись без сильных препаратов. КТАшника хватит.
— У тебя есть КТА?
— Обижаешь! У меня и кондактин есть. Конечно не та отрава под кодовым названием «смерть еретика», которую колют в ПЦ. У меня «кондактин-плюс», которым пользуются частные врачи. Он дороже, зато куда менее мучителен для пациента. Потерпеть немного все равно придется, но уж не так, как в ПЦ. Но уж мы точно не с кондактина начнем. Есть участки, с частично сохраненными связями, где вообще может помочь психотерапия. Точнее воспоминания свидетеля о том же событии. Это может дать толчок к восстановлению памяти. Но я должен тебя предупредить. И пусть Эжен сколько угодно кроет меня почем зря за это предупреждение. Я как врач обязан. Анри, большая часть заблокированных воспоминаний действительно травмирующая.
— Ты их считал? Расшифровка есть? Что там?
— Расшифровка есть. Я их смотрел, но без подробностей. Во-первых, смотреть подробности — это только с твоего согласия. Во-вторых, объем. Это же существенная часть твоей жизни, сам понимаешь. Я бы просто не успел все посмотреть. Но я представляю примерно. На девяносто процентов — это воспоминания о твоей борьбе против Кратоса и борьбе Кратоса против нас. Иногда очень жесткие сцены. Подборка тенденциозная: стерто все, что мешает тебе любить империю. Иногда не заблокировано, а совсем стерто. Таких участков мало, но они есть. Содержание их, не восстановимо и не известно, но можно догадаться по тому, что рядом. Грубо говоря, воспоминания о том, как ты расстреливаешь, подредактированы, но сохранены. А о том, как имперцы расстреливают твоих друзей стерты или заблокированы.
— Подредактированы?
— Конечно. В случае насильственных преступлений всегда так делают. Воспоминания о насилии не должны быть приятными. Их можно сохранить, потому что должен же быть комплекс вины, ибо по искам платить. Но все связи с центром удовольствия должны быть обрублены. Это госстандарт. Так же, как для лечения зависимостей. Иначе комиссия не примет.
— Адам, мне нравилось убивать?
— Иногда, когда ты считал это праведной местью. Но все, это в прошлом. Евгений Львович хорошо постарался, о былых связях с центром удовольствия можно только догадываться по остаткам дендритов, которые туда тянулись. Зато выстроены новые связи. Есть имплантированные связи, кроме обрезанных. И довольно много.
— Ложная память?
— Есть и ложная память, но мало. В основном другое: неприятие убийства и насилия вообще, различение «свой-чужой». Раньше Кратос был чужим, а теперь свой-любимый, например.
— Промывание мозгов — преступление, вроде.
Адам усмехнулся.
— Евгений Львович оправдается по всем пунктам, даже если предположить, что когда-нибудь Тесса оккупирует Кратос, и Ройтману предъявят подобное обвинение. Во-первых, у него приговор на руках. И приговор выносил не он. А приговор дает ему карт-бланш и на стирание травмирующих воспоминаний, и на коррекцию нейронных связей. Он нигде не вышел за рамки своих полномочий. И каждый этап, наверняка комиссия проверяла. Учитывая серьезность ситуации.
Итак, Анри, прежде чем мы перейдем к обсуждению имплантированных зон, давай решим с памятью. Восстанавливаем? Только не торопись! Если доступ к этим воспоминаниям восстановить, качество твоей жизни гарантированно упадет. И психологическое состояние ухудшится. Но розовые очки снимешь.
— Знаешь, Адам, на мой взгляд, розовые очки — совершенно лишний аксессуар для сорокалетнего мужика.
— Договорились. Терапию начнем вечером. В смысле после полуденного сна. Так, теперь имплантированные участки. Честно говоря, я бы здесь многое сохранил…
— Давай сначала с памятью разберемся. Начиная с самых доступных участков. Я потом пойму, что делать с остальным. Мне тут Эжен устроил экскурсию на пепелище, и я уже начал что-то вспоминать.
— На старую базу возил? Где крест?
— Да.
— Вот сволочь! И со мной не посоветовался. Ладно, я скажу ему все, что я об этом думаю. А с тобой вечером переснимем этот участок мозга, посмотрим, что изменилось.
* * *
— Евгений Львович, насколько возможна эта обратная психокоррекция? — спросил Дауров.
Разговор происходил за чашечкой кофе в кабинете Георгия Петровича на восемнадцатом этаже СБК, на том же диване, где тремя месяцами раньше сидел Анри Вальдо, доставленный из Чистого.
— В принципе возможна, — сказал Ройтман. — Насколько? Не абсолютно, все восстановить нельзя.
— У РАТ могут быть специалисты такого уровня?
— Могут. На Тессе сильная школа. И гораздо старше школы Кратоса. Кстати, могу вам нарисовать вероятный портрет их психолога.
Дауров посмотрел заинтересованно.
— Рисуйте, Евгений Львович.
— Это человек с опытом работы в одном из психологических центров Тессы. Они у них называются «центры психологической помощи социально неадаптированным гражданам». Сокращено «ЦПП». Так вот из ЦПП нашего героя, скорее всего, выгнали, менее вероятно, что он ушел сам. Потом частная практика. Возможно, клиентыс Махди. И некоторое время назад он пропал и не появлялся на Тессе. Ищите.
— У него оборудование может быть? Препараты?
— Георгий Петрович, у меня дома стоит БП и лежит в холодильнике полный набор препаратов. Тоже мне экзотика! У любого частного врача это есть, если, конечно, у него есть лицензия. Но, честно говоря, и без лицензии можно достать.
— У вас есть какой-то корпоративный этический кодекс, вроде клятвы Гиппократа? Набор табу, который не решится нарушить ни один из психологов? Вас же гоняют через психокоррекцию.
— У нас и клятва Гиппократа есть, Георгий Петрович. И табу есть. Нельзя восстанавливать зависимости, нельзя выстраивать или восстанавливать нейронные контуры, представляющие опасность для пациента или окружающих. Но, дело в том, что это все и не нужно нарушать…
— Не нужно зачем? Чтобы Анри перешел на сторону РАТ?
— Это не так просто. Психокоррекция — это сложная система мероприятий. Легче всего восстановить память. У Анри есть затертые участки, где уж совсем было ни в какие ворота. Ужастик с особой жестокостью. Есть изолированные зоны, доступ к которым можно восстановить. Думаю, они этим и займутся в первую очередь.
— Это опасно?
— Это опасно, прежде всего, для психического здоровья Анри. Для империи не очень. Если Анри вспомнит, что войска Кратоса вели себя иногда далеко не идеально по отношению к его армии, ему будет трудно. Это усложнит ему выбор, но это не значит, что он тут же нас предаст. Психокоррекция не сводится к редактированию памяти. То, что мы отстраивали три года, за месяц не разрушишь.
— Евгений Львович, я вам сейчас скину фотографии. Что вы об этом думаете?
— Давайте выведем на экран.
Окно затуманилось, пейзаж за ним исчез и сменился другим: лес с голубоватой хвоей, пепелище, высокий крест и двое у подножия. Один из них — Анри Вальдо.
— Второй — его старый соратник Эжен Добиньи, — пояснил Дауров. — Так и не смогли поймать. На Махди сидел. Фотографии свежие, Евгений Львович, только не спрашивайте, откуда они у меня.
