— Я вижу, что свежие. Это Лия? Там имперский флот спалил их базу, и Анри поклялся отомстить.
— Он это помнит?
— Нет. Но память частично восстановима. Все равно это открытая информация, в любом архиве новостей можно найти. Мы стерли только наиболее эмоциональные моменты: сцену его клятвы, например. Георгий Петрович, не трогайте Анри. Он нам еще пригодится.
— Нам, это кому?
— Кратосу. Вы ведь уже отправили туда флот, так ведь?
— Я флотов не отправляю.
— Ну, император. Вы же даете заключение. Георгий Петрович, не повторяйте старых ошибок. Если бы не эта история с базой, возможно, пассажиры «Анастасии» были бы живы.
— Я тогда работал на Дарте, Евгений Львович, это не мои ошибки.
— Не важно. Так не повторяйте чужих.
Ройтман внимательно всмотрелся в фотографию.
— Георгий Петрович, увеличьте! Анри крупным планом.
Фигура бывшего вождя РАТ выросла до двухметровой высоты и заняла полэкрана.
— Вы внимательно смотрели? — спросил Евгений Львович. — На руки поглядите.
Дауров подался вперед, потом откинулся на диване.
— Да, я понял, — сказал он. — Но это еще ничего не значит.
— Как не значит! У него нет кольца. Он не сотрудничает.
* * *
Вечером, точнее в 31:25 по времени Лии, мне сняли повязку с плеча, откуда мне вырезали имплант, точнее то, что от него осталось после гамма-импульса из ручного деструктора, которым его уничтожил Ги. Шрам был маленьким и почти не болел, а врач утверждал, что в скором времени моды залатают и это безобразие.
Не успел уйти врач, как в комнату ввалился Адам.
— Пляши, у меня для тебя завалялась пара упаковок дофанора! Так что не буду мучить КТАшником.
Синию коробочку с тессианской надписью «Дофанор — С» он вручил мне уже в своем кабинете, под биопрограммером.
— На Кратосе его называют «АНДС», — заметил Ершинсий. — Никогда не сталкивался?
— Нет, — сказал я и углубился в чтение описания на коробочке.
«Дофанор-С. Психокоррекционный препарат. Принимать только под наблюдением психолога. При удалении нежелательных воспоминаний: одна таблетка в неделю. Принять за полчаса до первого сеанса. При восстановлении памяти и имплантировании нейронных связей: по одной таблетке перед каждым сеансом, не позднее, чем за полчаса до начала сеанса».
— Мне в ПЦ просто приносили таблетку и говорили: «Пей!» Или кололи внутримышечно, как кондактин. Или заливали внутривенно. Любопытно, что пишут на упаковках.
— Ничего интересного, — сказал Адам. — Одну таблетку, — он налил воды в стакан и дал мне. — В ПЦ Кириополя его дают только по особому блату за очень хорошее поведение.
— А чем от КТА отличается?
— Отсутствием неприятных эффектов, вроде тошноты или головокружения.
— А смотреть, что изменилось в воспоминаниях о местной базе, будем?
— Конечно, получаса хватит.
Таблетка оказалась лазурной и полупрозрачной. И совершенно безвкусной. Никаких отличий от красной КТА, кроме цвета, я не заметил. Впрочем, в ПЦ меня таблетками не очень баловали, предпочитая загонять препараты в вены через катетеры.
Нейронную карту сняли за пять минут.
— Это же небольшой участок, — пояснил Адам.
И он вывел результат на экран, пока БП обрабатывал информацию.
— Да, — сказал он. — Некоторые связи восстановились. Но есть совсем затертые участки. Это у Ройтмана надо спрашивать, что там было. В архивах Центра наверняка все сохранилось.
От дофанора-С действительно не тошнило, не кружилась голова, но слабость присутствовала. Хотелось лечь.
— Ложись, ложись, — сказал Ершинский. — Сейчас будем работать.
Воспоминания всплывали в моей голове, то проявляясь, как изображения на видеопленке, то вспыхивая, словно под светом прожектора. Я вспомнил, что мы спешили на помощь, что имперцы предъявили ультиматум оставшимся на базе, но они надеялись на нас и не сдались. А мы опоздали. Я вспомнил бой, мы разбили наголову те двенадцать кораблей Кратоса, которые прислали спалить базу. Семь подбили, остальные смылись.
Я вспомнил, как мы приземлились на еще дымящееся пепелище. Смутно вспомнил, как мы нашли тени в бункере, чуть ярче, как писали имена. Только своей клятвы я не помнил совсем. Адам, кажется, старался что-то сделать, но, наконец, опустил руки.
— Здесь совсем стерто, — сказал он.
Дверь открылась, и на пороге появился Эжен, очень бледный и взволнованный.
— Мы уходим, — глухо сказал он. — Немедленно.
Глава 14
— Имперцы идут? — спросил Адам. — Выследили? А я тебе говорил: не суйся на старую базу. У них там на каждом дереве по жучку.
— Мы вроде нашли все.
— Значит не все, — вздохнул Ершинский.
И я почувствовал укол в вену. Даже не заметил, когда он успел приготовить шприц.
— Это кофеин, Анри, — сказал он. — А то нам вас на руках тащить придется.
Я быстро приходил в себя, слабость отступила, и я сел на кровати.
— Может, вернете кольцо по такому случаю? — спросил я Эжена.
— Он много вспомнил, Адам?
Ершинский развел руками.
— Ну, когда? Мы только начали.
— Пока нет, — бросил мне Добиньи. — Поторапливайтесь.
Психологический Центр сделал меня стихийным даосом. Иногда лучше плыть по течению. Меньше энергии потратишь. И пользоваться ситуацией. В конце концов, на берегах могут встретиться совсем неплохие места, куда можно причалить.
Мы благополучно смылись с Лии.
— У них спутник болтается на орбите, — пояснил Эжен. — Мы его слушаем. Ты спрашивал: есть ли здесь дальняя связь? Есть через их спутник. Так вот наши засекли отправку на Кратос твоих фотографий у подножия креста. Так что имперского флота стоит ждать на днях.
Имперский флот действительно прибыл, как то объявили в новостях, но нас уже след простыл. Две недели мы болтались в космосе, пока не оказались на еще одной землеподобной планетке, именуемой «Дервиш». Видимо, за скорость вращения, действительно напоминающую суфийский танец: продолжительность суток около восьми земных часов. Местных часов, понятно, ровно восемь.
Режим дня здесь такой: двое суток гуляешь, сутки спишь. За день дважды любуешься восходом и закатом, почти, как маленький принц. Зато климат мягкий и теплый, а ночная температура мало отличается от дневной.
Местонахождение Дервиша долго оставалось для меня загадкой (кольцом меня не баловали), но по расположению созвездий можно было сделать вывод, что это где-то между Махди и Центральным Союзом, то есть совсем у черта в заднице.
Прилетели мы зимой, что выражалось в хмуром небе и накрапывающем дожде. Мне не стали колоть наркотик перед посадкой. Они почему-то не пытались скрыть от меня расположение космодрома. Я уж понадеялся, что начали доверять.
Нет, конечно!
Космодром представлял собой четыре посадочных площадки в окружении леса, расположенного настолько близко, чтобы только не быть подожженным огнем двигателей. У самой кромки леса имелось еще одно задрапированное защиткой сооружение, напоминающее блиндаж. Я заподозрил, что здесь такая же подземная база, как на Лие, но ошибся. Мы спустились по лестнице в большой зал, довольно слабо освещенный и имеющий форму короткой трубы, которая вела в совершенно черный провал туннеля. Метро, конечно. Только вблизи никаких признаков города.
Меня поддерживал под локоть Адам, рядом шли хорошо вооруженные Симон и Ги, а сзади Эжен, так что мой статус пленника был очевиден, хотя, судя по вежливости обращения, явно привилегированного пленника, вроде заложника при дворе средневекового монарха.
Послышался шорох, слабый ветер коснулся волос, и в подземный зал, не касаясь стен и пола, вплыл короткий, сигарообразный вагон. «На воздушной подушке, что ли?» — подумал я.
— Анри, добро пожаловать, заходи! — сказал Эжен.
