Проснулся в тишине. В дымной, прогорклой.
Глянул со стены вниз, а трехпалому точно зад надрали.
Он зарылся плоской мордой в поломанные сучья, как в волосатую гигантскую гусеницу, ручонки подломил, чугунные ноги раскинуты в стороны. Следов крови нигде не видно и песок не истоптан, а валяется, будто сдох. Нисколько я трехпалого не жалел, но Солнце уже поднималось, так что оставаться мне тут было больше не с руки. Да и глаз в воде нервировал. Пора, пора. В Институте Первый отдел давно стоит на ушах, академика Угланова пытают. Решил, гляну на хромого дохляка и сразу в ущелье! Там пару волосатых веточек прихвачу для своих девчонок – для Надьки и Таньки. Они природу любят.
Пролез в щель. Осторожно пробежался по поляне. И обмер.
Будто бронированную баржу впихнули в поломанный лесок. Обшивка темная, роговая, такого зверя ни один древоточец не проймет. Кожа складками, шипы вдоль спины – соединены перепонкой, как у ерша. Я сам себе не поверил. Пузатая дохлая бочка с уродливым хвостом и с парусом на спине. Такой парус поднять – плыви хоть против течения. Мне потом в камере сказали, что такое, конечно, можно увидеть, но только по большой пьяни. Правда, был в камере один умный, он сказал, что такие звери существовали до потопа. У него сестра – массажистка в больнице. Ей один больной говорил. Ну, не знаю… Я только головой качал… У меня пока ничего не болит, а эти уже отстегнули ласты.
НК: Вы еще кого-то увидели?
Сказкин (безнадежно): Вы, наверное, не поверите. Следователь мне, например, не поверил. Обалдел ты, говорит, выгораживаешься! А я не выгораживаюсь, не вру. Мне зачем? Там был один, вроде как бугор, выше меня, широко разлегся. Сплошные замшелые глыбы. Закидан листвой, мхами порос, вонючий, как свалка. Я по запаху и определил, что это зверь. Обычно каменные бугры так не пахнут. А потом понял, что не камень это, а роговые наросты – один к другому, как гусеничные траки. Были среди них даже надтреснутые, где-то приложился, видать. Я еще подумал: такую махину разгони, он любую стену проломит. Тонн под пятьдесят, хвост короткий, в шипах. Взглядом всего не охватишь, зарылся в песок, как перевернутая сковорода, колени в сторону. У меня рост под сто семьдесят, я классный плотник, а у этого глаз на уровне моего лица. Я как это увидел, сказал себе: ну, все, Серп! Кранты, Серп! Рви когти! И легонечко-легонечко, все бочком да бочком потопал по песочку, чтобы обойти дохлое чудище. Сами подумайте. Бугристые выступы, мхи, пластины, плесень, глаз тусклый, мертвый. Я попытался, конечно, веко ему приподнять, куда там, это как танковую гусеницу развернуть вручную. Присел на его огромную подогнутую ногу. Думаю, да чего это они? Да что это с ними? Бугор вон даже плесенью пошел, но сдох-то ночью. С вечера его тут не было, я бы запомнил. И парусного не было. Ночью приползли, трехпалый вместе с ними загнулся. Не дай Бог, думаю, сибирская язва…
НК: А потом?
Сказкин: А потом они воскресли…
НК: Как? Все?! Даже трехпалый?
Сказкин: У него у первого задергались лапы. Как у припадочного. Мне потом кореш объяснил в камере, что у допотопных зверей кровь была холодная. Как у утопленников. Потому их и называли холоднокровными. Стоило таким зверям попасть в холодок, температура тела падала, и – здравствуй, сон. Никуда не денешься. Закон природы. Вот они и поднимались. Тот, который с парусом на спине, вообще делал вид, что это у него впервые. А трехпалый дергался и никак встать не мог. Поэтому первым все-таки поднялся тот, который с парусом. Раскинул перепонки по песку, на меня тень упала, будто забором замахнулся. Ну, я обратно в щель. А парусный пошипел, встряхнулся и тут же вломился в стаю вынесшихся из-под папоротников кур этих, вчерашних. С ходу задавил цыпленка величиной с пони. На Курилах лопухи большие, а здесь эти ублюдки большие. Который с парусом, рвет задавленного и хрипит. Глотает куски, давится. Освобождает свое время еще для чего-то интересного. Вот я и бросился…
НК: К тележке?
Сказкин: Да ну, как бы я до нее добежал? Конечно, в убежище.
НК: И сколько дней вы в нем провели?
Сказкин: Сто восемьдесят два.
НК: Шесть месяцев?!
Сказкин: Ну, так мне потом и дали соответственно, три года. Правда, условно. Все же в предварилке я парился три месяца. Хорошо, не один. Это на реке скучать было некогда. Трехпалый да тот, который с парусом, вечно шлялись по берегу, а то вламывались в лес. Кого-то поймают, сожрут. Крику, реву. Веселые посиделки. Чаще всего ловили этих страшных цыплят. А меня лично невзлюбил трехпалый. Как увидит рыжий свитер, так сходит с ума. Достать не может, колотится в истерике, ломает деревья, только ветки летят. Угланов потом всё меня допрашивал: «Ветки-то, дихотомирует верхняя часть? Несут на себе гроздья спорангиев?» Я думаю, вот шьет мне политику. А он шьет, не отстает: «А сегменты и вайи птеригоспермов, они-то частые?» Даже следователь не выдержал, сказал академику, да не тянет ваш богодул на десятку.
Одно утешало: придурки, обитавшие вокруг моего речного убежища, не умели решать логических задач. Это так мне потом Угланов сказал. Человек в этом отношении сильнее. Я был в командировке на Волге. Купил арбуз, водочки выпил. Утром проснулся, плохо мне, распух, организм обезвожен, ручки-ножки не гнутся, но знаю, твердо знаю, что обязательно доползу до холодильника. Логика у меня крепкая. Ведь выпивал с таким расчетом, чтобы хватило сил доползти как раз до холодильника. Упал на пол, ползу, стучу коготками. Плохо мне, но сказывается опыт большой трудовой жизни. Распахнул холодильник, а там арбуз! Я и забыл про него. Огромный, полосатый. Я как с вечера вогнал его, так он и примерз. Полосатая корка в красивых замерзших капельках. Процесс конденсации. Елозю коготками по скользкой корке, а арбуз не вынимается. Вижу, что бутылочка из-за арбуза торчит, все чин чином, а добраться до нее не могу. («А я все-таки умираю под твоим закрытым окном…») Ну не вынимается арбуз! Ну скользят мои коготки! Я даже заплакал. Как это тупая овощ побеждает человека разумного – венец эволюции! И как ударил по арбузу сразу двумя кулаками. Было бы три кулака, ударил бы тремя. Лежу на полу в сочных красных кусках арбуза, отсасываю из бутылочки как младенец…
НК: А в убежище?
Сказкин: Вы, что ли, о малом из яйца?
НК: Ну да, вы сразу с ним подружились?
Сказкин: Ну, как вам сказать. Я человек простой. Помните яйцо в роговых нашлепках? Ну, вот однажды лопнуло оно, как гнилой бурдюк и вывалился из него… Не знаю, как и сказать. А с другой стороны, чего стыдиться? Морда та еще, и на морде – клюв. И еще два рога – над желтыми глазами. И костяной воротник над шеей – с колючками. И сразу пошел на меня, хамски попёр, пришлось дать по морде. Сочный тугой гриб, как тот арбуз на Волге, оказался под рукой. Я и вмазал им. По рогам, по наглым глазам, по клюву. А он толстый зад выпятил, голову наклонил и опять на меня, на меня! Вот, думаю, сволочонок. И снова ему грибом, грибом – по морде. Гляжу, а ему вроде как нравится. Стал рвать клювом грибную мякоть. И с той поры – ни на шаг от меня.
