слов намного больше, чем букв, из которых они состоят, а передо мной было всего три символа. Неужели в одном из них могут уместиться не только слова, но и целые предложения, да еще в рифму? Непостижимо!
Я сдался и развел перед Пазикуу руками.
— В этом нет ничего сложного, если знать некоторые формулы, правила и иметь память, как я думаю, вы уже догадались. По мере развития любой цивилизации появляются все больше новых слов, а полисемия, фразеологизмы настойчивее заполняют их различными смыслами. Наступит время, когда аффиксация (никогда не думал, что это языковой процесс, думал что-то с суффиксами связано) достигнет огромной скорости и понятия, которыми оперировали двадцать-тридцать лет назад, становятся устаревшими на данное время или приобретают другие значения. Начинаются попытки создать международный язык вроде Воляпука и Эсперанто, но они не смогут отобразить в полной мере глубину окружающего мира. Эти языки сухие, не поэтические, хотя и удобные в общении. Только когда все языки смешаются у вас, возникнет один на всех, что произойдет не так скоро. И тогда начнете задумываться, как его упростить, а главное сэкономить время и в общении и в чтении. Когда я познакомил вас со своими друзьями, то не только говорил с ними о вас, но и успел обсудить многие научные проблемы. На вашем языке мне потребовалось бы для этого несколько часов, а то и дней.
Тут я перебил Пазикуу и попросил меньше использовать словечек вроде «полисемии» и «аффиксации», так как могу вообще не понять новую для меня тему, но очень интересную.
— Если можно, как и раньше, будто подростку, — добавил я, загнав амбиции подальше.
Пазикуу тоже надо понять. Даже с его умом и памятью он не знает о моем словарном запасе, о моих знаниях, начитанности и поэтому не всегда догадывается о том, что мне может быть невдомек. Хорошо, что он очень терпелив и не так обидчив, как я порой.
— Хорошо! Наверняка вы пользовались цифровым кодом в камере хранения на вокзале или даже в своем школьном дипломате, кейсе, — продолжал Пазикуу, выслушав мою просьбу. Чуть ниже символов, которые нарисовал ранее, он изобразил два квадратика на одной горизонтали. — Это двухзначный код, который содержит в себе в себе максимум сто комбинаций. В сонете Шекспира около четырехсот букв, поэтому его произведение в эту комбинацию пока не входит, — он начертал рядом третий квадратик. — Здесь уже получаем десять тысяч вариантов. А если поставим еще один, то вариантов станет сто миллионов! А это уже неплохой рассказ. Чтобы прочитать это, нужно знать, так сказать, схему последовательного подбора кода. В процессе этого происходит чтение или расшифровка сказанного. Даже неискушенный в математике человек посетовал бы на то, что и схем этих должно быть не меньше и если уж у нас такая память, то к чему вообще рисовать код, когда достаточно назвать номер схемы. Но в этом случае она бы не была универсальной, а просто бессмысленной. Была бы похожа на Кабалу с ограниченным числом вариантов ответов.
С этого момента я начал плохо соображать.
Он так меня запутал своими схемами, словесными оборотами, что мне стало стыдно за себя. Еще раз просить его воспользоваться более доступными понятиями было бы позором. До уровня детского сада я не мог себе позволить.
И я слушал, слушал, стараясь всем видом показать, что понимаю и заинтересован в предоставлении информации, безусловно, ценной для любого образованного человека, кем я, теперь уже точно, не являюсь.
— Осмысление текста происходит в конце расшифровки, с последним кирпичиком, встающим на свое место. В миниатюре это все равно что, прочитав слово «дефиниция» знаем, что это точное логическое определение, устанавливающее существенные отличительные признаки предмета или значения понятия — его содержания и границы. Вместо семнадцати слов используется одно, в которое они умещаются. Так же происходит с кодами, только с совершенно другим принципом расшифровки, не словесном, а цифровом, где каждая буква имеет свое число, сумма которых, в конце концов, сводится к минимуму. Если знать, как этот минимум развернуть, то можно получить последовательное изложение символов, текста, то есть тот максимум, свернутый в минимальное количество, а именно — в код.
Я добросовестно дослушал (и законспектировал) излияния Пазикуу, постепенно приобретшие научно-философскую форму.
Закончив, он сел за стол и принялся доедать суп. Моя тарелка была уже давно пуста. Не зная куда деваться и как скрыть свое невежество, мне ничего не оставалось делать, как работать ложкой. Глаза при этом опускал, пряча стыд.
Видел ли это старик?
Если и так, то не показывал виду. С чувством выполненного долга передо мной доедал уху и, казалось, был очень доволен собой.
Нужно было выходить из положения — дать какие-нибудь комментарии, задать очередной вопрос, похвалить, в конце концов. Но я ничего лучшего не нашел, как вернуться к началу разговора.
— На счет этого алхимика. На его месте я бы решил проблему. Взял бы себе ученика, снабдил рецептом, а о белом медведе умолчал. Так и с каракулями можно поступить, подсмотреть у кого-нибудь.
Пазикуу долго смотрел на меня. С ухмылкой на лице, он напряженно думал.
О чем думал?
О том, как прикончить меня на месте, стереть мою память? Или жалел о том, что рассказал о вещах, которые нельзя даже затрагивать? Черт их поймешь этих инопланетян, думал я. Здесь я на Льуане инопланетянин — Человек с Земли, далеко не лучший их представитель, оказавшийся далеко за пределами своей Солнечной системы и до сих пор не догадывающийся об истинной причине происходящего. Те догадки, которые возникли у Ниминоки рассыпались. Достаточно было взглянуть утром на бодрого Пазикуу, ничем не озабоченного, без тени печали и разочарования в своем госте. Может он успел смириться со всем? В таком случае мне нечего терять.
Дождался вечера.
Весь остальной день я провел в комнате. Перелистывал нашу классику, но так не на чем и не остановился. Сборник томов Чехова, о котором так мечтал, мне не удастся прочесть и за неделю, по этому глаза останавливались только на знакомых рассказах. При этом я заметил, что на некоторых страницах, где я задерживался, есть пометки карандашом. Видимо их оставил Пазикуу — две заглавные английские буквы NB. Значит он не чурается обыкновенного чтения. Только так можно испытать волнения, чувства, задуматься о концовке или даже всплакнуть после сантиментального эпизода. А разве можно испытать все это путем расшифровки кода, умещенного в нескольких символах? Если я правильно понял, то только в конце этого процесса понимаешь суть произведения, нарушая всякую последовательность.
Надо признать, что и у
