— Понимаю, — дежурно улыбнулась стюардесса. — Хорошо, идёмте, я вас провожу.
Пассажир отстегнул ремень безопасности и пошёл за ней в первый салон. Портфель, конечно, прихватил с собой.
Что-то здесь было не то. Очень сильно не то.
Я посмотрел на его пальцы. Они аж побелели, сжимая ручку портфеля. Уже подходя к проходу в первый салон, пассажир поднял портфель к груди. По движению его левой руки я понял, что он собирается открыть портфель и что-то оттуда достать.
«Тревога!» — вспыхнуло в моём мозгу.
Я вошёл в орно, отстегнул ремень безопасности и скользнул вперёд, сжимая время и сокращая расстояние.
Левой рукой взял горло пассажира в захват. Твёрдым как сталь пальцем правой ткнул ему в спину, в почку, — так, чтобы почувствовал и отчётливо произнёс прямо над ухом:
— Комитет госбезопасности! Дёрнешься — буду стрелять. Брось портфель. Ну⁈
Нажим пальца усилился.
Портфель со стуком упал на пол.
— Я не… — начал было пассажир.
— Молчать. Стой, не шевелись. Девушка, не трогайте портфель и позовите командира корабля, — это уже стюардессе.
Обернулся. Ко мне спешила моя охрана.
Ох, рано встаёт охрана, не совсем к месту вспомнил я забавную песню из мультика [1]
— Что случилось, Сергей Петрович? — проскрипел сзади Борис.
— Ну-ка, ребята, возьмите его и обыщите, — сказал я. — Бить не надо. Пока.
Охранники протиснулись мимо меня и взяли мужчину в жёсткий захват, вытащив на относительно свободное пространство перед кухней. Тот не сопротивлялся и помалкивал. Только дышал часто и прерывисто.
Я поднял портфель, который был уже открыт, заглянул внутрь. Прямо сверху, на свёрнутом трикотажном спортивном костюме лежал отрезок стальной трубы диаметром сантиметров десять и длиной сантиметров двадцать с лишним. Отрезок был закупорен с обеих концов, на ближнем ко мне виднелась кнопка. Рядом белел почтовый конверт.
Не трогая трубу, я поставил портфель на ближайшее пассажирской кресло и достал конверт.
Впереди Борис крепко держал пассажира, пока Антон сноровисто его обыскивал.
— Оружия нет, — доложил Антон и раскрыл паспорт, который уже оказался в его руке.
— Бидюк Иван Евгеньевич, — прочитал он. — Тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения. Село Перерослое Плужнянского района Хмельницкой области… [2]
— Это незаконно, вы не имеете права, — начал мужчина. Его маленькие глаза бегали из стороны в сторону.
— Имеем, имеем, — сказал я. — Стойте и помалкивайте, гражданин Бидюк. Не то придётся вас связать и заткнуть рот кляпом. Вам понятно?
Бидюк опустил глаза и кивнул. По его лбу проступили капли пота.
Открылась дверь в кабину пилотов, оттуда вышел человек в лётной форме. За ним — стюардесса.
— Я — командир корабля Вячеслав Янченко, — произнёс он. — Что здесь происходит?
— Сергей Ермолов, — представился я. — Комитет госбезопасности. Думаю, мы взяли террориста, товарищ командир. Примите меры, чтобы другие пассажиры сюда не заглядывали, нам паника на борту ни к чему.
Командир бросил взгляд во второй салон, где кое-кто уже начал подниматься со своего места.
— Лида, Марина, — обернулся он к стюардессам. — Успокойте пассажиров. И задёрните занавески в салон. Лида, ты останься во втором салоне, следи, чтобы никто сюда не входил. Марина, проверь третий салон и возвращайся.
— Что им сказать, Вячеслав Михайлович? — спросила Лида — та самая девушка, которая позвала командира.
Командир посмотрел на меня. Потом на Бориса и Антона, контролировавших Бидюка.
Я чуть заметно покачал головой.
— Скажите, что возникли непредвиденные обстоятельства, одному из пассажиров стало плохо, но на борту оказался врач, первая помощь оказана, и мы продолжаем полёт, — сказал командир.
Я одобрительно кивнул головой.
Девушки прошли мимо меня во второй салон, задёрнули занавески, и вскоре я услышал ободряющий уверенный голос Лиды:
— Товарищи, всё в порядке, не волнуйтесь, одному из пассажиров стало нехорошо, но первая помощь уже оказана, опасности для жизни нет, мы продолжаем следовать в Москву. Но больному нужен покой, поэтому просим всех оставаться на своих местах. Скоро вам будут предложены прохладительные напитки.
Слава Создателю, кажется, сработало.
Я протянул командиру своё удостоверение и вслед за ним конверт из портфеля гражданина Бидюка Ивана Евгеньевича.
— Да, спасибо, — сказал командир, мельком глянув на удостоверение, — а то у меня грешным делом мелькнула мысль, что вы слишком молоды для работы в Комитете.
— Я и впрямь молод, — сказал я. — Но, как видите, работаю. Посмотрите конверт, товарищ командир, что там? Я не успел.
Командир вернул мне удостоверение и достал из конверта два исписанных листка в клеточку, вырванных из обычной тетради. Пробежал их глазами, зло посмотрел на Бидюка.
— Какая же ты сволочь, — процедил сквозь зубы.
— Вы не понимаете, товарищ командир! — вскинулся тот. — Я воевал, на фронте был!
— Сидеть, — Борис толкнул его обратно в кресло. — Сидеть тихо или свяжем!
— Значит, на фронте ты страну защищал, а здесь решил детей и женщин взорвать, так?
— Я…
— Молчать, — угрожающе произнёс Антон. — Следователю будешь рассказывать. Товарищ командир, вы с ним лучше не разговаривайте, не наше это дело. Свяжитесь с землей, доложите, что случилось.
— Да, вы правы, — кивнул командир. — Вот прочитайте.
Он протянул мне листки вместе с конвертом и скрылся в кабине.
Я начал читать.
«Для чтения 5 минут! Командиру и экипажу самолёта. Уважаемые лётчики! Прошу Вас направить самолёт в Швецию, аэродром Стокгольм. Правильное понимание моей просьбы сохранит Вашу жизнь и мою, а за это будут отвечать те, кто своими злодеяниями вынудил меня пойти на этот поступок. После благополучной посадки, я возможно возвращусь на Родину, но только после личной беседы с представителями высшей власти СССР. В руках у меня вы видите оружие. Этот снаряд содержит в себе 2 кг 100 гр. взрывчатки, применяемой в шахтах, что значит этот заряд в действии, разъяснять вам не надо. Поэтому не обходите мою просьбу провокацией. Помните, что любой риск будет кончаться крушением самолёта. В этом твёрдо убедите себя сами, ибо у меня все изучено, рассчитано и учтено. Снаряд устроен так, что при любом положении и провокации будет взорван без предупреждения…» [3]
Значит, я прав. Стальной цилиндр — самодельная бомба. А человек этот и впрямь психически болен. По стилю письма видно, можно и на ауру не смотреть. Вот интересно, что бы случилось, не обрати я на него внимания? Взорвал бы он бомбу или нет?
Я представил себе последствия от взорванной на борту самолёта бомбы на высоте в несколько километров.
Нет, даже думать неохота.
Бомбу мы даже трогать не стали, хотя Антон, который в армии был сапёром, сказал, что мог бы её обезвредить. Но — нет, лучше не рисковать.
Точно также решили и на земле, когда командир доложил по радио о случившемся. Самолёт к этому времени преодолел меньше трети пути до Москвы.
Лететь с бомбой на борту пятнадцать-двадцать минут или сорок пять-пятьдесят? Решение неоспоримо — первый вариант. Поэтому, следуя приказу с земли, командир развернул воздушное судно, и мы полетели обратно. Пассажирам сообщили, что состояние здоровья больного вызывает серьёзные опасения и поэтому мы возвращаемся в Ленинград. Беспокоиться не о чем, всех отправят в Москву ближайшим рейсом, просьба не волноваться. Меня порадовала реакция пассажиров. Никто не возмутился и не устроил скандала по этому поводу. Наоборот. Беспокойство высказали всего несколько человек, но оно было связано исключительно с состоянием «больного» — люди спрашивали, чем они могут помочь, а одна бабушка, летевшая в Москву с внучкой лет семи, даже предложила воспользоваться внушительным набором лекарств, имевшимся в её сумочке. Советские люди, что сказать. В этом они напоминали мне гарадцев — в первую очередь думали о других и о стране, а уж потом о себе. Не все, конечно, были такими. Но — большинство. И это внушало большие надежды на будущее.
