Без своей гривы Бен смотрелся очень непривычно. То, что осталось, немедленно закудрявилось рыжей шапкой, открывая мощную шею и резко очерченные скулы. Честное слово, в него можно было опять влюбиться — в такого, совсем нового. И он ничего не боялся — я это чувствовал. Точно так же, как совершенно не боялся Нор. Он выглядел абсолютно спокойным, хотя и очень устал — просто упрямо не хотел никуда идти. Впрочем, кто я был такой, чтобы осуждать мальчишку, вышедшего в свой первый рейд. И в последний, скорее всего. Я не сомневался, что больше Айван его наверх не возьмет.
— Показывай, — Бен напялил фуражку и сел рядом с мелким. — Только медленно.
— Три на восемь, — негромко проговорил Нор. — Два на шесть, пять, три, четыре на зеро.
Он медленно отстучал пальцами код по воображаемым квадратам сенсора. Бен попробовал повторить, сбился, нахмурился. Попробовал еще раз.
Без запинки он смог отстучать код с шестого или седьмого раза. Мы молча сидели на полу, глядя на его упражнения. И я по привычке прощупывал остальных рейдеров. В общем-то, все чувствовали одно и то же: усталость, тревогу. И еще примешивалось немного презрения. Совсем немного, но достаточно, чтобы я почувствовал себя неуютно. И осторожно пододвинулся поближе к Нору, смотрящему в одну точку.
— Пошел, — наконец сказал Бен. — Якоб, у тебя излучатель — подстрахуй.
Он осторожно отодвинул бронелит, бесшумно спрыгнул вниз. Мы с Якобом тоже спустились — я оглянулся на вторую диафрагму, ведущую к плантациям. Как Айван и предполагал, она оказалась открыта.
Тамбур был полон света, но на Корабле нет прямых коридоров, так что охранник в кордегардии не мог нас видеть. Бен сунул руки в карманы и спокойно двинулся вперед. Самым важным было пройти внутрь — охрана всегда сидела за непробиваемыми стеклами, от которых отражалось любое излучение. Пройти, оглушить охранника, обесточить тамбур. Тогда вторая диафрагма тоже закроется, а первую мы откроем вручную.
Я почувствовал удивление охранника, услышал невозмутимый голос Бена:
— Командир велел взять у тебя еще два эхографа. Для внутреннего патруля.
Это нам тоже объяснил Нор — о запасных звукоуловителях. И о том, что внутренний патруль обычно оставляет их в кордегардии.
Охранник что-то озабоченно забормотал, а затем я перестал его чувствовать и услышал тихий звук падения тела. А еще через несколько секунд диафрагма за нашими спинами медленно скрутилась, закрывая выход и отрезая нас от плантаций. Свет в тамбуре тоже погас.
Дальше все происходило очень быстро. В тепловых очках мы видели достаточно, чтобы поймать сброшенные сверху мешки с клетчаткой, а потом помочь спуститься остальным. Последним слез Нор. Я поймал сначала его мешок, потом его самого, помог удержаться на ногах и подтолкнул вперед, по направлению к кордегардии.
— Показывай, где там вручную открывается.
Рейдеры старательно не смотрели в его сторону и, по-моему, Нор это почувствовал. Потому что увидеть в темноте затылки вместо лиц было проблематично, особенно с непривычки ходить в тепловых очках. А он заметно напрягся, пока возился с замком пневматического привода.
Диафрагма открылась неожиданно легко. Просто прошипела пневматикой и распахнулась. Мы надели мешки и двинулись вперед, к лазу. Бен замешкался, промахнувшись рукой мимо лямки — и в этот момент ему в спину ударил тонкий голубоватый луч.
Он упал молча и сразу, и если бы я не подхватил — то расшибся бы обязательно, придавленный тяжелым мешком. Второй луч прошел над моим плечом, а больше очнувшийся охранник выстрелить не успел — Якоб прыгнул назад, к тамбуру, посылая разряд за разрядом, пока после нескольких импульсов не сел аккумулятор. Но в кордегардии стояла тишина, скорее всего, там уже некому было стрелять.
Мы втянули Бена в лаз, я взвалил на себя его мешок, чувствуя, как невыносимая тяжесть пригибает меня к полу. Точно так же рядом согнулся Айван — он принял на себя ношу Якоба, который тащил Бена.
Мы с трудом добрались до широкого коридора — привычный путь показался мне невозможно долгим — и там рухнули на пол, тяжело дыша. У меня в горле словно застрял кровавый комок, но я откашлялся и посмотрел на Нора, испуганно прижавшегося к стене.
— Чего стоишь? Посмотри, что с ним. Лекарь.
21
Он так сказал это «лекарь», что меня передернуло.
Я понимал, что никто из них не скажет мне ничего хорошего после того, как я отказался идти в кордегардию, но Невен…
Я выпрямился, снял с плеч мешок, с глаз — очки, сделал несколько шагов к лежащему Бену, сказал в пространство:
— Не ждите от меня чуда, — и опустился на колени.
Я знал, что у меня ничего не получится — увы, Бен как-то не сподобился завоевать мою симпатию, — но не попытаться не мог. Рейдеры сгрудились поблизости и молчали.
А я смотрел на рыжие, теперь короткие, лохмы, на закрытые глаза, на лицо, казавшееся мертвым в синем свете, и не мог заставить себя даже к нему прикоснуться. Бен по-прежнему оставался в черной форме охранника, и это отталкивало еще больше.
Пересилив неприязнь, я постарался отрешиться от эмоций. Ведь, наверное, Грендель знал, о чем говорил, когда утверждал, что эмоции — лишнее, что я использую их неверно, что умение должно работать, какие бы чувства я ни испытывал, — лишь по одному «надо». Только где был тот Грендель, а где был я. На полу перед парализованным человеком, под прицелами восьми глаз.
Я посидел еще немного, уповая, что Пространство сжалится надо мной и каким-нибудь неведомым образом пошлет в транс со знакомыми переливами волн. Но, как обычно в такие моменты, Пространство оказалось безжалостно. Я должен был это сказать, и я сказал, стараясь, чтобы не дрогнул голос:
— Извините, я не в состоянии ничего сделать. И, боюсь, у нас мало времени. Вскоре ему не сможет помочь уже никто.
— Но ты же… и говорил, будто… — начал Тор.
— Трепло, — тяжело уронил Якоб, поднимаясь на ноги и взваливая на спину два мешка.
— Пошли, парни, — устало скомандовал Айван. — Не на что было и надеяться. В одном он прав — каждая минута на счету.
— Мешок-то хоть сам дотащишь, сопляк? Или Тора попросить тебе подсобить? А то он у нас как-то налегке бежит, — сарказм у Якоба получался плохо, натужно и зло. Казалось, дали бы ему волю — он мне просто врезал, и ему стало бы легче.
— Хватит, — оборвал Айван, тоже пристраивая на себя второй мешок.
Я молча встал и натянул свой. Невен, ни слова не говоря, прошел мимо меня, наклонился, подхватил поудобнее и рывком поднял Бена на руки. Рыжая голова безвольно свесилась, а я некстати подумал — если бы Бену не обрезали волосы, сейчас бы они волочились по полу и мешались.
Теперь мы двигались гораздо медленнее, но, чувствуя, как даже с моей малой ношей у меня постепенно наливается свинцом спина, я поражался их выносливости. Ни один даже не заикнулся о том, чтобы бросить клетчатку. Айван — единственный, кто время от времени оборачивался на меня, идущего последним, — выглядел спокойным, напряжение выдавал только выступивший на висках пот. Якоб был зол и не собирался этого скрывать, а Тор явно испытывал неловкость и все норовил ему как-нибудь помочь с мешками. Якоб отмахивался. Лица Невена я не видел — он шагал впереди, и все его внимание было сосредоточено на Бене.
Дорога оказалась другая — не та, которой мы пробирались на плантации, более длинная. Зато здесь не приходилось ползти на четвереньках — наверное, поэтому ее и выбрали. Перед стеной Невен опять словно принюхался и кивнул. А когда Тор отодвинул очередную плиту, и мы выбрались в Черный коридор, я узнал место. Полсотни футов — и мы оказались именно там, где я столкнулся с Невеном. Это было хорошо — здесь вход располагался на уровне пола, рейдерам не пришлось надрываться, чтобы втащить и мешки, и Бена. Они тяжело дышали, и я почти ощущал презрение, сквозящее от них. Изменить такое отношение я никак не мог. Сказать мне было нечего. Не кричать же: «Ваш Бен сам виноват, что я не могу его лечить!».
