Обернувшись и в последний раз взглянув на госпиталь, Сэм вышел на тротуар. Он замер, как только миновал угол здания, — госпиталь стоял на холме, поэтому Уэллеру открывалась целая панорама. Единым пёстрым массивом ряды построек тянулись к горизонту. Большинство окон были завешаны различными тентами, плёнками и сетками. Десятки струй чёрного дыма поднимались от многочисленных заводов, формируя единое мрачное облако, словно зонт укрывающее город от солнца. Сэм поднёс к лицу маску и, сделав глубокий вдох, заковылял к центру города.
Правая нога не переставала ныть. Врачи сказали, что дело в отёке, но советовали зайти в лазарет по возвращении на Верению. Оставалась вероятность отторжения искусственно выращенных костей. Но не из-за повреждений ноги Сэм провалялся в коме почти восемь недель. После перестрелки у храма манальцев Уэллер потерял много крови, а спешный выход из атмосферы планеты сопровождался значительными перегрузками. Реальную помощь капитану начали оказывать только на «Фолькванге», который покидал систему на полном ходу, да ещё и под обстрелом дейрийских фрегатов. Необходимого оборудования на борту не оказалось, и врачи решили ввести Сэма в медикаментозную кому. По прибытии на орбиту Верении часть груза и экипажа покинули корабль, но не Уэллер. Вход в атмосферу мог усугубить его состояние, поэтому доктор Звонски предложила доставить его в орбитальный госпиталь Терры, где Сэм и очнулся. Восстановив память и ногу, он заново научился ходить и наконец спустился на поверхность планеты, откуда и собирался отправиться домой. Но до отлёта оставалось ещё два дня.
Нога всё не отпускала и требовала присесть, лёгкие забились пылью из-за того, что Уэллер с непривычки забывал пользоваться кислородной маской. Не прошло и получаса, как ходьба стала невмоготу, и Сэм оказался на скамье перед торговым центром. Справа сновала толпа, от которой ему сразу же захотелось отвернуться. Посмотрев налево, он заметил посреди дорожки ограду, а прямо за ней стеклянную полусферу, не меньше двух метров высотой. Под прозрачным куполом располагались четыре вертикальные стойки разной длины, на которых крепился направленный свет. Ножки фонарей были воткнуты в землю, а по центру ютилось невысокое деревце. Короткие тёмные веточки тянулись вверх, словно ребёнок просился на руки, тонкая белая кора облазила со ствола узкими лоскутками, половина листвы высохла и уже осы́палась на землю, почти всё остальное пожелтело, и лишь на самой макушке, словно корона, гордо раскинулся ярко-зелёный пучок.
Глядя на этот крохотный островок жизни, Сэм понял, что не видел ни одного растения с тех пор, как покинул Верению. Где-то на «Фолькванге» был отсек с оранжереей для дополнительной выработки кислорода, но Уэллер и не подумал туда зайти. На Манале о растениях не могло идти и речи. Стены в госпитале были увешаны множеством рамок с разными живыми фотографиями, на анимированных изображениях красовались поросшие лесами холмы, раскидистый вяз перед обрывом, дрожащие от ливня джунгли и даже мерно колышущиеся морские водоросли. Но то были лишь изображения. Яркие, движущиеся, но не живые. А теперь этот бескрайний город — лабиринт из железобетона, населённый пылью, шумом, множеством огней, галдящей толпой и бесчисленными машинами, — настоящая свалка. И посреди этой свалки стоял памятник самой жизни.
Сэм и не заметил, как боль в ноге утихла, а дыхание восстановилось, настолько полумёртвое деревце казалось прекрасным. Уэллер подошёл ближе и заметил табличку, дерево называлось берёзой и находилось на грани исчезновения вот уже двадцать лет. На ближайшей планете Маворсе удалось сохранить несколько рощ, но на самой Терре оставалось лишь шестнадцать деревьев.
Сэм отвлёкся на какой-то шум и случайно заметил настенную камеру перед входом в торговый центр. Устройство напомнило ему об Итане. Дереву перед Уэллером явно оставалось недолго, вскоре оно исчезнет, так же как и журналист. Но Сэму этого не хотелось, ему хотелось хоть как-то сохранить этот островок жизни. Уэллер зашёл в банк, снял небольшую сумму и в первом же магазине электроники купил камеру. Он вернулся к берёзе и сделал несколько снимков.
Взглянув на время, он понял, что рискует опоздать в аэропорт — доктор Звонски предложила вместе встретиться с Артуром-3, когда узнала о том, что Сэм спустился на планету. Уэллер вызвал беспилотное такси, указал маршрут и откинулся на спинку кресла. Как только автомобиль отъехал от торгового центра, он уставился в окно. Как ни странно, но амнезия лишь освежила воспоминания об Азенкуре. Случайно увидев чужого ребёнка, он вспомнил своего сына. Нет, он увидел его в этом ребёнке. Заметив женщину, лишь отдалённо похожую на его жену, он вздрогнул. Его словно током ударило. Увидев счастливую молодую семью, он почувствовал лишь всепоглощающее отчаяние.
Сэм дал автомобилю команду на полную тонировку стёкол и включил небольшой экранчик на спинке кресла. Артур-3 рекламировал планетарные выборы. В ближайшие недели кабинет министров собирался менять свой состав. Уэллер вспомнил, что в этом году планировались и парламентские выборы на Верении. Кабинет министров занимался межпланетными законами, инициативами и указами, в то время как парламенты решали проблемы уже на своих планетах и спутниках. Но ни то ни другое Сэма не интересовало. Он не сдавал тесты на право голоса с тех пор, как пошёл в армию. Он знал, против кого сражается, и этого ему хватало.
Новости о войне Сэм слушал охотнее. Они отвлекали. Приукрашенные журналистами слухи о Дейре позволяли превратить боль в злобу. И Уэллер пользовался этим. Часто. Даже слишком часто.
Полёт до северного полюса продлился не больше двух часов, но эти два часа оказались лучшими за всё время на Терре. Борт летел над завесой облаков, позволяя в полной мере насладиться видом, который Сэм охотно фотографировал. И светом Солнца. Звезда была почти такой же яркой, как и Тау-Солис, хоть и более жёлтой. Уэллер сразу же соскучился по Верении и ещё сильнее захотел вернуться.
Северный полюс Терры не сильно походил на южный полюс Верении. Если на Аресе встречались хвойные леса, а животные, пусть и в минимальном разнообразии, всё же населяли столь холодное место, то ледяную шапку человеческой родины покрывали лишь слои льда, снежные холмы и гигантские торосы. Лишь в тех местах, где подо льдом покоилась толща океана, можно было встретить рыб и моллюсков.
Среди этой белой пустыни, над самым дальним от материка островом, находился научно-исследовательский центр имени Артура Маргнидзки. Светлое, круглое и плоское, как шайба, здание одиноко покоилось меж двух снежных холмов. Самолёт вертикально сел на раздвижную площадку, проступившую в крыше. Сэма встретил один из немногих научных сотрудников. Немногословный худощавый мужчина с крючковатым носом выдал ему куртку для посетителей и провёл в вестибюль.
Уэллер сел в ближайшее кресло и огляделся. В пустоватом помещении стояло несколько горшков со знакомым Сэму растением. Увидеть веренианскую зелень в одном из самых негостеприимных мест Терры он никак не ожидал. В горшках стояли шарообразные основания — никому бы и в голову не пришло, что так выглядели их стволы, — над которыми гордо поднимались папоротникообразные листья. Это был беннеттит. Ван рассказывал Сэму об этом растении. Он упомянул, что технически на Верении всего три особи, по одной на каждый материк, не считая Ареса. Несмотря на бесчисленное множество самих стволов, все они оставались связаны единой корневой системой и являлись генетически идентичными. Этот факт немало удивил тогда Уэллера, ведь самой большой формой жизни на Верении оказывались не раатерии, а именно беннеттиты. Пусть Ван и забыл упомянуть об островных рощах, которые были куда меньше.
Уэллер достал камеру и сделал пару снимков. Сэм почувствовал жалость к столь изолированным растениям. Жалость к растениям. Он удивился собственному выводу.
— А вот и ви, капитан, — раздался голос с дейрийским акцентом.
