И он действительно приехал на следующий день. А потом и на следующий, и стал приезжать ко мне ежедневно. Первое время мы просто сидели с ним на качеле или в гостиной, но со временем ему удалось заменить маму, которая обычно сопровождала меня на физтерапию и к психологу, к которому я начала ходить раз в неделю. Но я так никому и не рассказала про Тима. Ни своему душевному доктору, ни Дэвиду. Я не могла о нём рассказать, и вовсе не потому, что боялась, будто меня признают сумасшедшей. Я не рассказывала потому, что он был самой большой и глубокой раной в моём сердце. Моей самой сильной любовью. Самым светлым воспоминанием. Пусть и не настоящим, но это для этой реальности он был не настоящий. А для меня… Прошло уже столько времени, а я всё также по нему скучаю. Боже, только ты знаешь, как сильно я скучаю за своим черноглазым инопланетянином. Я бы всё отдала, чтобы только это было правдой, и чтоб никогда не возвращаться сюда. Но шли дни, недели, месяцы. И я ни разу его не увидела, даже во сне.
Дэвид нашёл себе применение в этом городе, хоть уже оно и не было связано с его профессией. Он открыл небольшой ресторанчик и теперь каждое утро заезжал за мной, чтобы забрать меня из дому, откуда я без него или без мамы не выходила, и накормить завтраком у себя. Только для меня Дэвид готовил завтрак сам, не позволяя поварам вмешиваться. Я находила это милым и забавным. Всё больше и больше времени мы проводили вместе. Он меня отвлекал, хоть и сам не понимал от чего.
Однажды, прогуливаясь по парку, мы остановились у небольшого искусственного пруда, на котором плавали утки. Вокруг щебетали какие-то птички, дети играли в мяч, бегали вырвавшиеся из клеток хозяйских квартир собаки, светило солнце, и было так хорошо, и одновременно так грустно. Дэвид бросал уткам в воду небольшие кусочки хлеба и при этом грустно улыбался, словно моё настроение передавалось и ему. Я какое-то время смотрела на него и вдруг поняла, что уже давно не воспринимаю его, как недокота, а ведь именно так было изначально. Теперь я видела перед собой не наглого друга с неадекватным чувством юмора, а сильного зрелого мужчину, прочно стоящего на ногах в этом мире, нянчившегося со мною так, будто я для него – это…. Сердце кольнуло болью, потому что в этот момент вспомнился Тим. Его глаза, его руки, шрамы и раны… Его шёпот в ночи и признания в любви, и слова о том, что он не сможет без меня жить. На глаза навернулись слёзы от этих воспоминаний. Но усилием воли я заставила их удержаться и не пролиться. Этого не было, мысленно шептала я себе, не было, но я всё равно тебя не забуду, Тим, потому что сильнее всего на свете я люблю тебя.
– Дэвид! – обратилась я к стоявшему рядом мужчине. Он отвлёкся от уток и посмотрел на меня. Улыбки уже не было на его лице, лишь правая бровь слегка приподнялась, задавая немой вопрос: «Что случилось?» – Помнишь, на корабле ты сказал, что если мне когда-нибудь будет нужно, чтоб ты меня поцеловал, то чтобы я не стеснялась и попросила тебя об этом?
Он выбросил в пруд остатки хлеба, шагнул ко мне и освободившимися руками обнял моё лицо. И медленно-медленно, словно боясь, что я передумаю, приблизил ко мне свои губы. Они были живыми, горячими и успокаивающими. Они дарили надежду, за которую я уцепилась двумя руками.
Эпилог
Эмма
Прозвенел будильник. Пора вставать, готовить завтрак и собирать Дженни в школу. Я потянулась, открыла глаза и посмотрела на мужа, который так же, как и я, проснулся от настойчивого звона. Он протянул руку и выключил будильник. Затем повернулся ко мне, притянул к себе и поцеловал.
– Доброе утро, родная.
Я улыбнулась и вернула ему поцелуй.
– Доброе. Сегодня твоя очередь завозить Дженни в школу.
– Я помню, – ответил Дэвид.
Мы встали и вместе прошли в ванную комнату. Там, шутя и смеясь, толкались возле раковины, умываясь и чистя зубы. После утренних процедур я спустилась на кухню, а Дэвид отправился будить нашу малышку. Она у нас первоклашка. Ей очень нравится в школе. Пока я колдовала над блинчиками, Дэвид заставил её умыться и одеться. Хоть Дженни и любит школу, но вставать рано утром для неё большая проблема.
Вот они вместе спустились, и я поставила перед ними тарелки с блинчиками и пиалу с кленовым сиропом. Дженни выглядела совсем сонной и напоминала котёнка. Я улыбнулась. Обожаю свою малышку. Люблю Дэвида, люблю наш дом в пригороде Вашингтона. Но терпеть не могу соседей справа, которые никак не отучат свою собаку портить наш газон.
– Дженни, быстрее, мы опаздываем! – торопил нашу дочь Дэвид. – Нам ещё ехать целых пятнадцать минут!
– Я уже доедаю, – отозвалась она.
Когда с завтраком было покончено, я сложила грязную посуду в раковину и вышла их провожать. Моя семья уселась в машину, оба помахали мне ручкой из салона и поехали: Дэвид забросит Дженни в школу и отправится в ресторан. Он обещал сегодня привезти ужин на дом, так что я могу посвятить этот день себе и посетить салон.
Когда машина мужа скрылась за поворотом, я вернулась в дом, помыла посуду и поднялась в спальню, чтобы переодеться для выхода в город. За окном послышался лай собаки. Вот же ж, гадство, снова она бегает по моему газону! Я застегнула последние пуговицы на блузке и выглянула в окно – так и есть. Ненавижу пуделей! Придётся снова идти разбираться с соседом. Выдохнув, я закрыла глаза, чтобы настроиться на очередной нелёгкий разговор с тупым и толстым Джоном Котовски, которому принадлежал сей пудель. И вдруг услышала такой любимый и не позабытый мною голос Тима:
– Привет, любимая! Я так соскучился!
Конец… первой части.
