— Зато интересно, — холодно заметил Себастьян.
— Лучше бы потратил медикаменты на тех, кому они могут помочь!
— Это исследование, возможно, куда ценнее, чем жизни дери, которым могут помочь медикаменты.
— Ладно, — бросил Георг своему дери. — В конце концов, ты сам это с собой сотворил.
— Умываешь руки, Пилат? — усмехнулся Андрей.
Георг отвернулся и вышел из палатки.
Потянулись страшные однообразные дни. Себастьян всегда был рядом. Инъекции, анализы, переливания крови. Он почти не разговаривал с Андреем. Экспериментальный материал! Что с ним разговаривать?
«Себастьян, Георг придет навестить меня? Где он?»
«Георг занят».
Стандартный разговор. И ничего больше.
Иногда заходил Эмиль. Приносил еду. Но есть не хотелось. Желудок все равно ничего не принимал, извергая назад обоими путями. Андрей качал головой, и бывший отщепенец, смущаясь, съедал порцию сам. Андрей смотрел на мальчишку с усталой полуулыбкой и только пил. Воду, чай, любою жидкость. Лишь бы побольше. Жутко хотелось пить.
Эмиль весело болтал, пересказывая истории из своей жизни и события последних дней. А что ему еще оставалось? Андрей говорил трудно и медленно. Вот бы сейчас общаться мысленно. Он бы делал это легко и с удовольствием. А произнесение слов теперь было тяжелой работой. Но Себастьян с ним не разговаривал, Георг закрывался всякий раз при попытке выйти на связь, а Эмиль был низшим. Двое низших не могут общаться друг с другом мысленно без посредничества ваби или товаби. Наконец, Эмиль уходил, наскучив собеседником, который выдает по слову в минуту.
Два больших красных ожога растеклись по телу Андрея в районе груди и бедра и болели. На третий день боли стали нестерпимыми. Даже Эмиль высидел не больше пятнадцати минут у постели больного. Какая радость от собеседника, который все время стонет?
В эту ночь он не спал. Боль не давала забыться. Себастьян взял очередной анализ крови, потом провел неврологическое исследование, проверил рефлексы. Андрей вопросительно посмотрел на него.
— У тебя начинается отек головного мозга, — спокойно сказал Себастьян.
«Значит, я забудусь? Я больше ничего не буду чувствовать?»
— Не обязательно.
«Дай же мне что-нибудь обезболивающее! Вколи мне какую-нибудь гадость!»
— У нас дефицит лекарств.
«Тогда какого черта! Отдай меня Георгу! Он меня убьет».
— Нет.
«Георг!.. Георг!.. Георг!..»
На следующий день на коже груди и бедра появились прозрачные пузыри размером со сливу. Себастьян удалил стенки пузырей и наложил асептическую повязку. Стало еще больнее.
Иной установил капельницу.
«Что ты в меня льешь?»
— Питательный раствор. Всего лишь. И кровь.
«Зачем? Лучше обезболивающее. Себастьян! Хоть грамм».
Боль! Боль! Боль! Андрей уже не стонал, он кричал в голос, когда Себастьян, наконец, сделал ему укол обезболивающего. Когда сервент чуть пришел в себя, и боль отошла, он увидел рядом со своим мучителем Георга.
«Георг, это ты его уговорил? Спасибо».
«Это было необходимо».
Лекарства хватило примерно на полчаса. Потом все началось сначала. Сознание как назло оставалось ясным, как стеклышко. Он все видел, все понимал, все чувствовал.
Пятый день. Андрей запомнил только, как смотрел на свою кожу всю в красных точках внутренних кровоизлияний и сливообразных прозрачных пузырях. И еще боль, привычную и невыносимую.
День Шестой. Господин теперь разговаривает по ментальной связи и довольно много. Все твердит что-то успокоительное, ни болезненных воспоминаний, ни упреков. Андрей, кажется, опять просил убить его. Георг ушел от ответа. Заходил Эмиль. Как раз когда Себастьян вновь что-то мудрил с его ожогами. Зашел, прикрыл рот рукою и выскочил вон. Больше не появлялся. Андрей не мог осуждать его.
Седьмой день. Все время хочется спать. Пошевелить рукой или ногой — целая проблема. Теперь болит еще и голова. И не менее нестерпимо. Мыслить почти так же трудно, как говорить. Георг все твердит свои утешения.
«Дай мне яду, Георг! Ну, ты же не такая сволочь, как Себастьян! Я же знаю!»
Георг молчит.
«Красненькие таблеточки… Они останавливают сердце, да?»
«Себастьян даст тебе обезболивающего».
Толку от этого обезболивающего!
Восьмой день. Капельница уже воспринимается, как деталь обстановки. В центрах удаленных пузырей — черные участки кожи.
— Очаги некроза, — спокойно комментирует Себастьян.
«Да пропади ты пропадом!»
Себастьян никуда не пропадает. Сидит рядом, заполняет карточку истории болезни.
— Если бы функция биологического контроля была в порядке, мы, возможно, могли бы это вылечить.
«И стоило меня мучить, чтобы сделать этот вывод?»
— Стоило! Хотя все очень сложно, — продолжает он свою мысль. — Пораженный организм напоминает решето. Слишком много нарушенных связей. Легче заштопать локальную дырку, чем соединить каждую пятую нить в ткани.
«Ну, так плюньте, наконец, на эту старую тряпку!»
— Нет. Есть еще несколько методов.
День девятый. Утром переворачивают на живот. Делают местное обезболивание. Заморозка растекается в районе спины. Себастьян что-то там мудрит. Уже почти неважно, что. После операции Андрей все же спрашивает.
— Пересадка костного мозга.
«Это может помочь?»
— Вряд ли.
Себастьян удаляет очередные пузыри. Больной равнодушно наблюдает за этим процессом. Под пузырями — красное кровавое мясо. Повязка с фурацилином — и снова боль.
День десятый. Больно глотать. Желудок по-прежнему не принимает пищу. Себастьян исследовал слизь и слюну.
— Ты просто заповедник бактерий. В слизи — стрептококи и стафилококи, в кале — кишечная палочка, стафилококки и энтерококки, в слюне — грибок. И главное, все устойчиво к антибиотикам.
«Может быть, проведете дезинфекцию? Например, с помощью ГЛД? Всего один выстрел?»
Себастьян отворачивается.
День одиннадцатый. Боль ушла. Ожоги почти не ощущаются. Только еще побаливает желудок. Хочется пить и спать. Но сон не приходит. Дрема.
«Может быть, я уже прошел через ад? Это чистилище? Как ты думаешь, Себастьян, когда я, наконец, умру, меня могут сразу определить в Рай? Ведь все остальное будет уже позади, а?»
— Рай не для самоубийц.
«Какой ты жестокий! Как ты думаешь, а Христос был Иным или Высшим? Как он меня примет?»
— Не мели чепухи. За гранью ничего нет.
«Значит, и боли нет? Хорошо!»
День двенадцатый. Всепоглощающая слабость. Вся кожа в красных пятнах кровоизлияний.
«Себастьян, а можно меня вынести на улицу. Может быть, переполненный кислородом воздух меня взбодрит?»
— У тебя заболят глаза от света.
«А вечером?»
Вечером его вынесли на воздух и опустили носилки возле палатки. Дери шарахались от него, как от приведения. Он ясно видел ужас в их глазах. Георг пришел и сел рядом. Но поговорить они не успели. Андрей вдохнул влажного вечернего воздуха и заснул.
День тринадцатый. Он еще жив. Что тут еще скажешь?
День четырнадцатый. Такой же, как предыдущий.
День пятнадцатый. Рвет желчью, в кале — кровь. Сухая желтушная кожа. Струпья. Крупные черные очаги некроза по всему телу.
— У тебя разлитый перитонит, — замечает Себастьян.
«А-а. Значит, недолго».
— Нужна еще одна операция.
«Мне все равно».
Местное обезболивание. Себастьян что-то выкачивает из его живота. Ставит катетер. Что-то вводит внутрь.
«Что это было?» — лениво спрашивает Андрей.
— Дренирование брюшной полости.
Себастьян упорно заполняет карточку. Да, конечно, интересно разрезать живого человека.
«Себастьян, а тому парню в 1960 году, ему сделали эвтаназию?»
— Какая эвтаназия при власти homo naturalis? Ты что? Аксиоматическая мораль!
«Ну, и чем сейчас лучше?»
— Если бы твой случай не был таким уникальным, эвтаназию бы сделали обязательно.
День шестнадцатый. Его почти не беспокоят. Все чем-то заняты. Все куда-то ушли. Даже Себастьян. Кажется, в лагере что-то происходит.
