очередь, заключили брак с Законом, от которого произошли афазики, Друзья Бога, астриеры, аутисты, маггиды и архаты с Ньювании. Ужас же сочетался со Смертью, и от них родился Экстр и великое Ничто. Ужас, кроме того, соединился с Законом, породив Пчелолюдей, которые, ценя жизнь меньше Порядка, подчинили свою Волю этому младшему божеству — Порядку. О Пчелолюдях мы не знаем почти ничего.
Хости Хостхох, «Реквием по хомо сапиенс»
Наш въезд в пещеру ознаменовался лаем, криками и беготней детей, снующих между нашими нартами. Они отдирали ручонками покрышки, чтобы посмотреть, привезли ли мы с собой мамонтовые языки, шегшееву печенку и прочие девакийские лакомства. Вскрыв кожаные мешки с орехами бальдо, они увидели, как скудны остатки нашей провизии, и разочаровались. Они явно не заподозрили, что мы вовсе не их отдаленные родичи, а цивилизованные люди, явившиеся воровать их плазму. Мы стояли и ждали, когда подойдут их родители. Я повернулся лицом к входным кострам, и моя обледенелая борода понемногу оттаивала. Изнутри доносился плач младенцев и запахи жареного мяса, мокрых шкур и тухлятины. Я оказался неподготовлен к этому букету, и меня затошнило. В густое облако ароматов вплеталась застарелая моча на камнях, прогорклый жир, дым, сосновые дрова и детская блевотина, которой разило от шуб любопытных женщин; память Рейнера при всей своей точности оказалась неполной — эта вонь в ней отсутствовала. (В этом, видимо, проявился дефект акашикских компьютеров: память о запахах располагается на периферии мозга, слишком глубоко для акашиков.) Между кострами валялись разгрызенные кости, куски шкур и ошметки мяса. Надо было смотреть себе под ноги, чтобы не вляпаться в одну из многочисленных, полузамерзших собачьих куч на снегу. Нас окружили здоровенные мужчины деваки, одетые, как и мы, в шегшеевые шкуры. То и дело трогая наши меха, наши нарты и друг друга, они произносили слова приветствия: «Ни лурия ля деваки, ни лурия ля». Соли, погладив по голове одного из ребятишек, сказал:
— Я Соли, сын Маули, сына Вилану-Китобоя, чьим отцом был Рудольф, сын Сенве, который покинул племя деваки много лет назад и отправился искать Благословенные Острова. — Он повернулся ко мне и обнял меня за плечи. — Это мой сын Мэллори; мы люди Сенве, который был сыном Ямалиэля Свирепого.
Мне было противно прикосновение Соли и противно представляться его сыном. Мне было противно все: вонь пещеры и мокнущие язвы на руках мужчин, обступившие меня вонючие тела и все прочее, говорящее о болезнях и смерти. Но смаковать свои ощущения было некогда, ибо наша мнимая родословная вызвала среди деваки великое волнение. Вокруг слышался смех и изумленные возгласы. Огромный одноглазый человек вышел, прихрамывая, вперед, охватил ладонями наши с Соли затылки и сказал:
— Я Юрий, сын Нури, сына Локни Несчастливого. — Юрий, в весьма пожилых годах, с косматой седой бородой и выдубленной возрастом кожей, был выше всех сорока мужчин в пещере за исключением Бардо. Огромный нос торчал между мощными скулами. Говоря с нами, он вертел головой, как талло, оглядывая единственным глазом наши нарты и изнуренных рычащих собак, как будто искал что-то и не мог найти. — Отцом Локни был Жиаси, — продолжал он, — сын Омара, сына Пайата, который был старшим братом Сенве и сыном Ямалиэля. — Он обнял Соли, молотя его кулаками по спине. — Мы все равно что братья, — сказал он, блестя большим карим глазом в свете костров. — Ни лурия, ни лурия, Соли ви Сенвелина.
Он ввел нас в пещеру. В тридцати футах от костров стояли две снежные хижины, куполообразные, сложенные из снежных кирпичиков, тщательно обтесанных и плотно пригнанных. У той, что в глубине, в стене имелось отверстие, достаточно большое, чтобы просунуть голову, и сама хижина была очень невелика. Другая, испещренная рябинами капели, была еще меньше первой. Когда Соли представил мою мать и Бардо как свою невестку и племянника, Юрий предложил им занять меньшую хижину. Ощупав бицепсы и грудные мускулы Бардо, он сказал:
— Бардо — странное имя, а ты — странный человек, странный, но очень сильный. — Он оглядел мою мать с ног до головы, словно сомневаясь, что она родила Бардо. — Тебе надо было назвать его Тува — мамонт. — Большую хижину он предназначил нам с Соли, Жюстине и Катарине. Мне показалось, что я не расслышал. Неужели он думает, что мы сумеем разместиться в такой тесноте? Я заглянул в стенное отверстие, но было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вонь тухлой рыбы и мочи вызвала у меня желание разнести эту хижину вдребезги. — Постелите свои спальные шкуры, заделайте дыру, и вам будет тепло, — сказал Юрий. — А теперь я покажу вам пещеру Ямалиэля, сына Яна, чьим отцом был Мальмо Счастливый, сын… — Ведя нас в глубину пещеры, он перечислил всю родословную вплоть до легендарного Манве, сына Деваки, родоначальницы племени. (Согласно легенде, бог Квейткель оплодотворил Деваки своей остроконечной вершиной, и из ее чрева вышли Елена, Рейна, Манве и множество других сынов и дочерей.)
Пещера представляла собой туннель в застывшем лавовом потоке, вклинившемся на семьдесят ярдов в глубину холма. Она, несомненно, образовалась при выходе гигантского газового пузыря, раздвинувшего лаву, которая изверглась из какой-нибудь отдушины Квейткеля (горы, а не бога). Лава остыла, а газы улетучились сквозь трещины в затвердевшей породе. Затем очередное землетрясение вскрыло конец туннеля, открыв пещеру ветрам и снегу, — а после горстка алалоев нашла в ней приют. Напротив двух наших хижин, чуть дальше от входа, в почти ровном цилиндре пещеры располагались жилища одной из мелких семей племени, Шарайлины. Еще дальше, в середине, свисала с потолка сосулька твердой лавы. Лава, возможно, под давлением природных газов, застыла неровно и напоминала, если смотреть на нее, стоя лицом к входным огням, профиль улыбающегося старика.
— Это Пещерный Старец, — сказал Юрий. — Он улыбается, потому что настала глубокая зима и все его дети к нему вернулись. — Мы прошли еще глубже, мимо хижин Рейналины и Еленалины, к шести хижинам Манвелины — дальше, как мне показалось, ходу не было. Но тут послышался плач младенца, и Юрий сказал, указав в темноту: — Дальше помещаются родильные хижины — это моя внучка кричит.
Мы сели на грязные шкуры, расстеленные между хижинами Манвелины. Строго говоря, мы не принадлежали к этой семье, поскольку наш мнимый предок Сенве ушел из нее, чтобы создать свою собственную. Однако Юрий принял нас как родных. Он позвал двух своих здоровенных сыновей, Лиама и Сейва, посидеть с нами, а его жена подала нам миски с горячей похлебкой. Ее звали Анала, что значит «огонь жизни», — это была крепкая, статная женщина с ниспадающими до пояса седыми
