— Тогда ты, наверное, умеешь больше моего.
— Да. Кое-что умею.
Они немного помолчали.
— И ты не жалеешь?
— Ни разу. В монастыре я встретил такое, по сравнению с чем театр — лишь детские игрушки.
— Не могу представить, что могло бы быть более радостным, чем театр.
— Мастерство в театре — это внешнее совершенство. Гораздо интереснее совершенство внутреннее. Впрочем, к нему можно придти и через внешнее. Ты пока маленькая, чуть подрастёшь, я тебе объясню.
На следующем привале на них напали дезертиры из числа кочевников. В лесу вдруг послышался треск, и на поляну выступили три мрачных силуэта.
— Ха, какая сладкая куколка, и старый дурак с нею, — трое кочевников вышли на поляну, держа наготове длинные кривые сабли. Значки принадлежности к племени сорваны, одежда порвана. Изгнанные из племени. Чтобы сейчас — в период, когда кочевники могли вполне официально грабить кого угодно и как угодно, — стать дезертиром, надо было быть действительно очень плохим человеком.
— Эй, старый, становись на колени, подержишь на шее саблю. Двинешься — умрёшь. А ты, куколка, раздевайся.
Иримах не торопясь вытащил из костра длинный сук с рогатиной. Двое кочевников ринулись на монаха, один побежал на Лейлу. Лейла прямо из положения сидя ушла в серию сальто назад, а затем покатилась по поляне "колесом". Бежавший за нею разбойник даже не знал, что делать с этим сплошным мельтешением рук и ног, и еле поспевал держаться рядом. В это время Иримах мягко отвёл деревяшкой идущую на него саблю, а затем приложил рукой её владельца, прямо в шею. Когда тот начал оседать на землю, Иримах толкнул его на второго атакующего. Увидев Иримаха, подбирающего с земли сабли недвижных товарищей, третий разбойник счёл за лучшее удрать.
— Молодец, быстро действуешь и не спишь. Только лучше не делать таких больших движений, а то быстро устанешь. Лучше просто убегать, — похвалил монах Лейлу. Та так дрожала от страха, что еле могла говорить. В конце концов, еле совладав со стучанием зубов, она сказала:
— Извини, я испугалась и не думала. А зачем они хотели меня раздеть?
— Извини! Да на твоём месте восемь мужчин из десяти побоялись бы даже с места двинуться! А насчёт того, чего они хотели… пора тебе об этом узнать. Монахини берегли вас от этого знания.
Иримах кратко обрисовал ей, зачем Бог разделил людей на мужчину и женщину. Сказал, что взрослым иногда хочется этого даже сильнее, чем есть, и поэтому эти кочевники и набросились на неё, и что праведные люди никогда так не делают и умеют сдерживаться. Лейла сообразила, что ни разу не видела мужчину, если не считать маленьких мальчиков в совсем раннем детстве, и потребовала:
— Покажи.
Иримах немного посомневался, потом дал ей нож и предложил порезать одежду валявшихся без сознания кочевников и самой увидеть всё, что ей интересно. Лейла так и сделала. Увиденное её не впечатлило. Разбойников они убивать не стали — оставили их на полянке связанными.
С этого дня Лейла принялась выбивать из Иримаха тайны боевого искусства. Иримах рассказывал неохотно, он считал, что девочке этого лучше не знать. Они продолжали путешествовать от городка к городку, от деревни к деревне. Вскоре Лейла сообразила, что люди рады её видеть не столько ради Танца Судьбы, сколько ради памяти о тех временах, когда добрые ворожеи танцевали для них, и всё было хорошо. Поняв это, она взяла за правило каждый раз уточнять, чего именно хочет поселение — пророчество или потеху. За пророчество она требовала дороже — несмотря на всё то, что говорил Иримах, она считала пророческий танец очень опасным магическим действием. В большинстве случаев люди просили потеху, и Лейла с удовольствием отрабатывала простые, но эффектные танцы. Но были и такие, которые просили пророчество.
Вторым открытием было то, что Иримах зарабатывал гораздо больше Лейлы и пользовался гораздо большей популярностью. Начинал выступление обычно Иримах, он жонглировал и сыпал народными мудростями, иногда пересыпая их высказываниями мудрецов. Народ смеялся. Потом Иримах уходил куда-нибудь в проулок и уводил с собою часть толпы, а на сцену выходила Лейла. Кочевники — если в поселении был гарнизон — обычно оставались смотреть танцы. Со временем та часть толпы, которую уводил Иримах, стала больше той, которая оставалась смотреть танец. Несколько уязвлённая таким положением дел Лейла спросила у монаха, как ему удаётся привлечь столько народа простым жонглированием. Иримах рассмеялся:
— Они ходят смотреть не жонглирование. Я рассказываю им о добром учении бога — праведника. Знаешь, если бы этого вторжения кочевников не было, его следовало бы придумать. Сотни лет наши братья проповедовали Учение — и эффект был минимальным. Эти люди жили так, как жили их предки — родился, пахал землю, умер, и никаких сомнений. Теперь, когда кочевники заставили их поклоняться нечестивому, богу жестокости и кровопролития, они начинают думать об отличиях. Мы учим, что человек — это только начальная стадия развития разумного существа, куколка для бабочки, и что счастье возможно только в том случае, если человек захочет выйти на следующую ступень и кое-что сделает для этого, для начала — овладеет беззлобием. Раньше они смеялись над этим, и о том, что конкретно нужно сделать, спрашивали только начинающие монахи. Теперь об этом спрашивают даже простые земледельцы! За три месяца я прочитал больше лекций о внутреннем внимании и самоконтроле, чем за всю предыдущую жизнь!
— А в чём тут суть? — заинтересовалась Лейла.
— Суть в том, что человек состоит из двух частей — собственно человеческой и животной. Если человек пытается овладеть полным беззлобием, то животная часть с использованием всех накопленных за жизнь страхов и обид пытается заставить его свернуть с этого пути, придумать такого врага, которого ну никак нельзя не убить. Для этого и нужно внутреннее внимание и глубокое размышление — чтобы переосмыслить все страхи и обиды и заменить их любовью и смирением. Только так человек сможет побороть животное в себе и выйти на новый уровень счастья.
— А если в реальности встретится страшный враг? Куда тут полное беззлобие?
— В твоём возрасте это невозможно понять. Подростки никогда не принимают смирение, им кажется, что все проблемы можно и нужно решать только одним путём — силой и хитростью. Это только со временем становится понятно, что мягкое и гибкое сильнее твёрдого и жесткого.
"Мягкое и гибкое сильнее твёрдого и жесткого" — эти слова Лейла неоднократно слышала от Иримаха во время тренировок, когда слишком сильно зажимала мышцы и её руки становились слишком твёрдыми. Монах при этом лупил её по рукам, оставляя заметные синяки, приговаривая: "А была бы рука мягкая — просто отклонилась бы в сторону". Умом Лейла понимала мудрость этого высказывания, но всё равно было обидно, особенно про подростков.
