Серое существо тихо подплыло к скорчившемуся в углу угрюмому мальчику-подростку, смотрело на него несколько мгновений, потом перевело взгляд на короля… Единственное, что оставалось у монахов открытым и доступным — это глаза. Они тоже были скрыты серой зыбкой дымкой, но их можно было видеть, в них можно было смотреть… На короля смотрели темно-рубиновые глаза, король не знал, какой народности могут принадлежать такие глаза.
— Я заберу его, — прошелестело серое существо, — Он погибнет, если останется у вас.
— Вы сможете помочь ему? — спросил Эльхен.
— Господь милостив… — прошелестело существо еще тише, — У этого мальчика есть имя?
— Он назвался Эйком Эрдром, это имя ему дали… рабы, — последнее слово король произнес с большим трудом, словно существование рабства где-то во вселенной было его личным позором.
Он подошел к мальчику, поднял его на ноги и крепко обнял.
— Господь милостив, — повторил он слова монаха и подтолкнул мальчика к серому существу.
Монах повернулся к двери и выплыл из комнаты, мальчик последовал за ним.
В сером коконе оказалось на удивление удобно. И мягко. В нем как-то не чувствовалась сила тяжести и тело пребывало в покое. Эйк почувствовал себя лучше уже от того только, что оказался в этом коконе. Может быть не только из-за его удивительного удобства, но еще и потому, что отныне никто не мог его видеть.
Он спрятался, он остался наедине с собой…
Никто не пытался говорить с ним, спрашивать и в чем-то убеждать. Корабль, огромный, как город, летел через космос, тихо урчали мощные двигатели, монахи читали молитвы. И пели.
Когда они пели, у Эйка замирало и сжималось сердце. Он не понимал ни слова, но ему казалось, что понимает… Тогда вдруг переставал существовать корабль, и он один оказывался где-то посреди вселенной и качался вместе со звездами в лучах теплого серебряного света. Иногда в этом свете он видел огромные хрустально-серые глаза, необычайно красивые. Эти глаза излучали такую безмерную любовь к нему, что он начинал плакать. Просто от избытка чувств. Он понимал, что существо, которое смотрит на него этими удивительными глазами любит его, и любит многократно сильнее, чем мог бы любить его кто бы то ни было. Это была Истинная Любовь, та из которой появилось все мироздание.
Вскоре Эйк стал петь вместе с монахами. Он повторял за ними слово в слово песню Тому, кто так сильно любил его. Это была песня благодарности и надежды.
А потом он начал говорить с наставником… Или наставник начал говорить с ним…
— Я прожил у монахов больше пяти лет, — говорил командор, — может быть это были самые счастливые годы в моей жизни… Но в конце концов я начал чувствовать, что мое место не среди них, что я должен сделать что-то… Что-то, что могло бы оправдать мою жизнь и мое спасение из рабства, могло искупить мою вину за гибель тех, кто помог мне спастись и кого я спасти не смог.
Маша была ошеломлена, ей было больно дышать и горло словно сжалось спазмом. Она боялась заплакать — ей казалось, что это было бы крайне неуместно. Голос командора был таким спокойным, воспоминания, казалось, не вызывали у него никаких особенных эмоций… Господи, сколько же ему пришлось пережить!
Разве такое бывает? На самом деле?
— Я был свидетелем стольких смертей, Маша, что просто не мог уже думать о ценности каждой отдельно взятой жизни… Когда я уходил от монахов, моей единственной целью — целью, которую я поставил во главе всей своей дальнейшей жизни — было разыскать «Таэну». На корабле монахов я очень часто думал о том обыске… Вспоминал планировку корабля, что-то не давало мне покоя, какая-то маленькая деталь не давала смириться с произошедшим, а потом я понял. Я забыл заглянуть в мусоросборник. Может быть просто потому, что не считал его помещением. Мои друзья вполне могли быть спрятаны там. Они могли быть живы… Я мечтал о том, чтобы собрать войско и напасть на государство звероноидов, освободить всех, кто находится у них в плену. Высшие силы помогали мне, и очень скоро я стал во главе СОГа, но когда это совершилось, я уже не думал о мести и тем более не помышлял о войне. Развязать войну не так уж сложно, всегда было не так уж сложно, но разве имел я право брать на себя такую ответственность? Губить сотни тысяч ради спасения десятков? Имел бы я право обрекать галактику, худо-бедно стабильно развивающуюся, на разорение? Могу ли я вторгнуться в пределы Рюнткона и искать «Таэну», зная, что это может вызвать войну? А ведь на «Таэне» возможно все еще живы те люди, доверие которых я обманул.
Он замолчал и Маша молчала.
Может быть, она должна была что-то возразить? Или должна была как-то подтвердить, что она согласна со всем вышесказанным?
Командор словно понял ее невысказанные мысли.
— Может быть, все это спорно, — произнес он, — однако невозможно жить все время борясь с самим собой, в метаниях между тем, что ты хочешь делать и что ты должен делать… Мои люди будут прочесывать галактику на предмет появления «Таэны» до конца моих дней, и если она появится, я не выпущу ее, но я не вторгнусь в Рюнткон и не потребую ее выдачи. Надеюсь, ты понимаешь меня.
Маша кивнула.
— И, надеюсь, ты понимаешь теперь, почему я запрещаю тебе лететь на Землю. Благополучие всей планеты важнее того, что ты могущественной рукой спасешь нескольких землян от того, что им предначертано судьбой.
Командор поднялся.
— Выздоравливай. Я возьму тебя младшим офицером на свой корабль.
О, разве не было это самой большой ее мечтой?
Эйк берет ее на свой корабль! И за какие такие заслуги? И вообще, почему вдруг он рассказал ей историю своей жизни? Вряд ли он рассказывает ее каждый день и кому не попадя… Почему? И почему они не поговорили о том, что произошло той давней ночью в командорских апартаментах… К слову не пришлось. Разговор был не о том, разговор был слишком серьезным для того, чтобы касаться подобных тем.
Но может быть, он все-таки решил ее приблизить к себе?
Она надеялась на это! Она так надеялась… Она старательно гнала от себя мысли о том, что тот человек, с которым она занималась любовью в командорских апартаментах никак не мог быть Эйком… Просто потому, что не мог! Просто потому, что тот человек, который говорил с ней сейчас и тот который был с ней тогда, никак не мог быть одним и тем же… Если, конечно, у него не раздвоение личности…
Маша постаралась не тянуть с выпиской из госпиталя. Эйк был далеко и она скучала по нему с прежней силой и снова думала только о том, чтобы быть как можно ближе к нему. Она много думала о его рассказе и много плакала по ночам в подушку, а во сне он приходил к ней таким как ей хотелось бы, таким, как той ночью…
